Культура стыда — психология

Культура «вины» и «культура стыда» (Р. Бенедикт)

Поиск Лекций

Среди регуляторов социотипического поведения большую роль играют нравственные нормы, т.е. системы представлений о правильном и неправильном поведении, требующие выполнения одних действий и запрещающие другие.

Ранее мы уже затрагивали некоторые присущие нормам межкультурные различия.

Но так как поведение любого человека складывается из выполнения норм и их нарушения, следует обратить внимание и на психологические механизмы, используемые культурами при осуществлении социального контроля над соблюдением норм.

На уровне индивидуального сознания мотивами, реализующими норму, могут выступать «страх», «стыд», «чувство долга», «ответственность», «честь», «сохранение лица», «совесть», «чувство вины», «чувство собственного достоинства» и т.п. Исследователи особое внимание обращают на значимость в конкретных культурах чувств страха, стыда и вины.

Страх – тревога человека за то, «что с ним сделают», если он нарушит или уже нарушил какое-либо правило. Страх, как отмечает Юрий Михайлович Лотман, присущ не только человеку любой культуры, но и животным, но кроме страха существуют и специфически человеческие, сформированные культурой механизмы, гарантирующие соблюдение нравственных норм (Лотман, 1970).

Это – «стыд как ориентация на внешнюю оценку (что скажут или подумают окружающие?) и вина как ориентация на самооценку, когда невыполнение какой-то внутренней, интернализованной нормы вызывает у индивида угрызения совести (самообвинение)» (Кон, 1979, с.86). Рассматривая эти регуляторы человеческого поведения в качестве стержневого измерения культур, Рут Бенедикт в своей знаменитой книге «Хризантема и меч» противопоставляла западные культуры вины восточным культурам стыда.

В качестве типичной культуры стыда она рассматривала японскую культуру, где «стыд считается основой всех добродетелей» (Benedict, 1946, р.224).

В культуре, где принадлежность к определенной группе значит больше, чем сохранение индивидуальности, а главным механизмом социального контроля является стыд, у человека формируется привычка соотносить свои действия с моральными оценками окружающих.

«Стыд означает тревогу за свою репутацию; он возникает, когда индивид чувствует, что он в чем-то слабее других» (Кон, 1979, с.87), например из-за незрелости или порочности характера.

У японца чувство стыда воспитывается с раннего детства с помощью апелляции к общественному мнению, высмеивания и бойкота: «Над тобой будут смеяться. На тебя рассердятся. Тебя будут ругать» – набор аргументов, с помощью которых мать взывает к сознанию непослушного ребенка.

Японская мать неспроста пугает шалуна: «Смотри, в дом больше не войдешь». Она грозит ребенку отлучением от семьи – первой общины, по законам которой приучается он жить. Все материнские аргументы в той или иной степени подразумевают наказание общинным бойкотом» (Цветов, 1986, с.

92).

Подобные методы воспитания характерны и для японской школы: преобладают либо символические наказания – имя провинившегося пишут на доске, либо временное «исключение» из группы – его кормят отдельно, оставляют в классе во время перемены и т.п.

Итак, самым страшным наказанием для японского ребенка является бойкот и отлучение от общности. И взрослые в культурах с высокой значимостью стыда как регулятора поведения больше боятся изгнания из общности, чем насилия.

Из школьной программы по истории Древней Греции мы помним, как четко была разработана в греческих городах-государствах процедура остракизма – отправления в изгнание лиц, по закону невиновных, но опасных своим влиянием, – и как часто она использовалась.

В культурах, регулируемых, прежде всего, стыдом, наказание за незначительные проступки нередко сводилось к публичному увещанию. Если мир в русской деревне считал, что поступки члена общины запятнали репутацию всего селения, то сход занимался его «улещением», как это называлось в Ярославской губернии.

Но еще чаще наказание, как и в японских школах, было символическим: наказывали стыдом. В Древней Греции уличенный в клевете должен был носить миртовый венок, а уличенный в трусости – три дня сидеть на площади в женском платье.

В русской деревне стыдом наказывали девушек за потерю чести: мазали дегтем ворота, подрезали косу, поднимали подол.

https://www.youtube.com/watch?v=lb3R_pDn1Ec

Если в культуре велико значение чувства вины в качестве регулятора поведения, действия оцениваются и осуждаются самим человеком в соответствии с интернализованными нравственными нормами, даже когда окружающие не знают о его преступлениях.

Суд над человеком, «включая не только его поступки, но и его помыслы», осуществляет совесть как внутренняя моральная инстанция (Кон, 1979, с. 88).

Впрочем, существуют специальные способы, позволяющие человеку облегчить сознание греховности, например, в христианстве подобную функцию выполняет исповедь.

В качестве классической культуры вины Бенедикт рассматривала пуританскую культуру первых американских поселенцев, которые пытались нравственное поведение строить исключительно на чувстве вины.

Хотя, по мнению американской исследовательницы, в XX веке нравы в США значительно смягчились, «все психиатры знают, какие волнения доставляет современным американцам собственная совесть» (Benedict, 1946, р. 223).

В течение многих столетий в западной культуре, воспитывая детей, уповали, прежде всего, на строгую дисциплину и телесные наказания: чувство вины пытались «вдолбить» в сознание в буквальном смысле слова.

Хорошо известно, что «в средневековой Европе били и пороли детей повсеместно, но особенно распространенной была эта практика в Англии» (Кон, 1988 б, с. 157-158).

В этой стране телесные наказания не ушли в прошлое вместе со Средневековьем и временами Диккенса, а официально санкционированные порки были запрещены в английских школах только в самое последнее время.

Как ни парадоксально, «рабская дисциплина» совмещалась с развитым чувством собственного достоинства английских джентльменов.

После выхода в 1946 г. книги Рут Бенедикт психологи и культурантропологи проявили значительный интерес к анализу стыда и вины в качестве регуляторов социального поведения.

Однако результаты сравнительно-культурных исследований привели их сначала к осознанию зыбкости границ между культурами вины и стыда, а затем и к отказу от этой типологии. Более того, так как в психологии вина рассматривалась как эмоция, возникающая на более высокой ступени развития человека, Р.

Бенедикт даже обвинили в том, что, характеризуя японскую культуру как культуру стыда, она допустила ее «обидное сравнение» с культурой американской.

В настоящее время исследователи все больше склоняются к мысли о том, что взгляд на японскую культуру как на классическую культуру стыда является упрощенным. Когда японец осознает, что он нанес вред членам общины или запятнал родовую честь, он испытывает не только чувство стыда, но и жестокие угрызения совести.

Более того, существуют эмпирические свидетельства того, что в ситуациях, когда американцы европейского происхождения испытывает стыд, американцы азиатского происхождения первого поколения – в том числе и японцы – обнаруживают более сложные смешанные чувства стыда и вины (Liem, 1997).

С другой стороны, исследователи «повысили статус» стыда в западном обществе, рассматривая его в качестве не менее важного, чем вина, механизма социальной регуляции. Впрочем, и Бенедикт подчеркивала, что стыд все в большей степени регулирует поведение американцев, а чувство вины присуще им в меньшей степени, чем их предкам (Benedict, 1946).

Но современные исследователи пошли дальше, утверждая, что чувство стыда даже получает на Западе некоторый приоритет из-за предельной тревоги человека перед разрушением социальных связей, которое сопровождает унификацию культуры и идеологию индивидуализма.

Даже если стыд отсутствует в социальном дискурсе и отрицается индивидом, он играет значительную роль в межличностных отношениях членов постиндустриального общества (Liem, 1997).

К этому можно добавить, что в основе и стыда, и вины лежит страх. Кроме того что он регулирует поведение представителя любой культуры в его взаимоотношениях «с чужими, посторонними, потенциально враждебными «они»« (Кон, 1984, с. 71), человек, замысливающий или совершающий неправедные поступки, испытывает страх либо быть осмеянным и отверженным «своими», либо – перед «Божьей карой».

В настоящее время большинство исследователей согласны с тем, что нет дискретных культур вины и стыда, а все известные психологические механизмы социального контроля сосуществуют в каждой из культур. Но никто не отрицает и имеющихся межкультурных различий, хотя этнопсихологи по-разному объясняют приоритет того или иного регулятора поведения.

Согласно одной точки зрения, предполагается, что феноменология и структура стыда и вины идентичны во всех культурах. Варьирует лишь относительная их «выпуклость» в зависимости от других особенностей культур. В частности, эти понятия используются при выявлении различий между индивидуалистическими и коллективистическими культурами.

По мнению Триандиса, представитель коллективистической культуры, ощущающий взаимозависимость с окружающими, отступив от общепринятых норм, прежде всего, испытывает чувство стыда перед «своими».

А в индивидуалистической культуре при несоблюдении норм человек чаще чувствует ответственность не перед группой, а перед самим собой (собственной совестью) или Богом (Triandis, 1994).

Социально-исторический контекст также влияет на «выпуклость» механизмов социального контроля, и не только вины и стыда, но и страха. Например, Ю. М. Лотман отмечает, что в атмосфере массового террора гипертрофия страха вызывает атрофию чувства стыда, делая многих людей бесстыдными, способными писать доносы на ближайших родственников и друзей (Лотман, 1970).

Сторонники альтернативной точки зрения подчеркивают, что культуры различаются не только по частоте появления у индивидов чувств вины и стыда.

Структура социальных отношений, культурные ценности опосредуют проявления этих и других эмоций, поэтому существуют качественные различия в том, какое значение им придается и насколько высоко они оцениваются.

Так, в Японии стыд рассматривается как намного более позитивная ценность, чем в странах Запада, и во всех слоях японского общества имеет хождение пословица: «Кто чувствует стыд, тот чувствует и долг» (Пронников, Ладанов, 1985, с. 228).

Более того, исследователи выделяют культурно-специфичные формы вины и стыда. Так, среди японцев распространен редко встречающийся в западной культуре «разделяемый стыд», который испытывает человек, если нормы не соблюдаются членом группы, с которой он себя идентифицирует.

В одном из исследований было выявлено, что японки испытывали стыд как члены социальной группы, когда наблюдали за другими женщинами, обнажающимися в общественном месте.

Иными словами, в одних культурах стыд испытывает только индивид, совершающий «неподобающие действия», а в других – и люди, связанные с ним групповым членством (Liem, 1997).

Не скроем, что подход, согласно которому существуют качественные различия в проявлениях вины и стыда в разных культурах, кажется нам более обоснованным, хотя и требующим дополнительных доказательств. Как совершенно справедливо отмечает Игорь Семёнович Кон (1979), страх, стыд и вина составляют единый ряд регуляторов социального поведения.

Источник: https://poisk-ru.ru/s10351t2.html

Вина и стыд как социальные чувства

Статья опубликована в рамках:

Выходные данные сборника:

ВИНА И СТЫД КАК СОЦИАЛЬНЫЕ ЧУВСТВА

Долгов Юрий Николаевич

доцент, канд. соц. наук Балашовского института Национального исследовательского Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского, г. Балашов

E-mail: jlk277@yandex.ru

GUILT AND SHAME AS SOCIAL SENSES

Yuriy Dolgov

associate professor, candidate of sociologic sciences, Balashov Affiliation of Saratov State University named after N.G. Chernyshevsky, Balashov

АННОТАЦИЯ

В статье рассматриваются феномены вины и стыда в качестве социальных регуляторов поведения индивидов и групп.

На уровне индивида стыд рассматривается как ориентированный на внешнюю оценку социального окружения, а вина — на внутреннюю самооценку. Отмечается, что культура вины в большей степени характерна для Запада, а культура стыда — для Востока.

Рассматривается подход Э. Дюркгейма с позиции групповой солидарности и делается вывод о соотношении культуры вины и стыда в обществе.

ABSTRACT

The article studies phenomena of guilt and shame in the function of social regulators of individuals’ and groups’ behavior. At point of individual shame is considered as oriented to the external evaluation of social environment while guilt — to the internal evaluation.

It is stated that a culture of guilt is more typical of the West and a culture of shame is typical of the East. The approach of E. Durkheim is briefly reviewed from the perspective of group solidarity.

The conclusion is made about correlation of cultures of guilt and shame in society.

Ключевые слова: вина, стыд, культура вины, культура стыда, регуляторы социального поведения, социальные механизмы регуляции поведения.

Keywords: quilt; shame; culture of guilt; culture of shame, regulators of social behavior; social mechanisms of behavior control.

Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта «Феномены вины и стыда как регуляторы социального поведения в контексте традиционных и современных ценностей (кросскультурное исследование)», № 13-06-00492

Особенность подхода к пониманию феноменов вины и стыда в контексте социологии культуры заключается в том, что одной из основных функций культуры является регуляция поведения человека и социальных групп.

Культура с помощью социальных норм, ценностей, знаний, традиций создает упорядоченные социальные условия для жизни людей и регулирует поведение людей в той или иной социальной группе и в обществе в целом.

Культура оказывает влияние на социальное поведение, которое называют социотипическим, т. е. таким поведением, которое определяется типовыми программами данной культуры, регулируется в стандартных ситуациях для данной общности и освобождает индивида от принятия индивидуальных решений [1].

В сложных социальных системах, таких как личность, общество либо культура, существенную роль играют различные механизмы регуляции поведения человека, как на индивидуальном уровне, так и на групповом. В социологии культуры рассматриваются такие, например, социальные регуляторные механизмы как страх, вина и стыд.

При рассмотрении вины и стыда в качестве социальных регуляторов индивидуального и группового поведения человека стыд рассматривается как ориентированный на внешнюю оценку социального окружения, а вина как ориентированная на внутреннюю самооценку. Чувство вины, угрызений совести, раскаяние возникает в момент невыполнения какой-либо социальной, но уже интернализованной, нормы.

Механизмы социального контроля могут сменять друг друга либо сосуществовать совместно, разделяясь по сферам влияния.

Так, например, страх рассматривается как биологически-врожденное, характерное, как для животных, так и для человека, чувство опасности к враждебным силам внешнего окружения, а стыд — как специфически присущий только человеку психический механизм, сформированный культурой, который регулирует выполнение определенных обязанностей и норм только по отношению к «своим».

Стыд и страх регулируют не только разные сферы отношений, но и само их соотношение может меняться в зависимости от различных культурно-исторических условий.

Так, например, сословный кодекс чести запрещает дворянину проявлять страх, вытесняет его глубоко в подсознание, а стыд оказывается сильнее страха.

И, наоборот, в атмосфере тотального террора всеобщий страх подавляет чувство стыда, превращая людей в бесстыдных существ, которые перестают понимать элементарные нормы порядочности, предавая своих знакомых и родных, донося на них в гестапо, как это было в годы фашизма в Германии, или в НКВД в годы сталинских репрессий в 30—40-е годы прошлого века в Советском Союзе. При этом происходила некая аберрация чувств — люди не испытывали чувства вины и стыда за свои действия, страх подавлял эти чувства.

Р. Бенедикт, американская ученая в сфере культурной антропологии, в своей известной работе «Хризантема и меч» отмечала, что для Запада, скорее, характерна культура вины, а для Востока — культура стыда [2].

Так, в японской культуре принадлежать к какой-либо социальной группе означает больше, чем сохранить свою индивидуальность.

В этом случае основным психологическим механизмом общественного контроля будет являться стыд, у ребенка будет формироваться привычка сравнивать свои поступки с оценками окружающих его людей.

Вина — это результат работы сознания индивида. В этом случае вина будет переживаться личностью как конфликт с совестью, как результат невыполнения интроективных, внутренних установок. В своей работе Р.

Бенедикт пишет о том, что в исследованиях культурно-антропологического характера очень важно иметь в виду разницу между культурами, которые придают существенное значение стыду, и культурами, которые делают акцент на вину.

Она пишет о том, что везде, где поведение индивиду диктуется группой, есть некие общие представления, которым отдельный человек будет следовать. Участнику такой социальной группы стыдно действовать не так, как принято. Он как бы смотрит на себя глазами других.

Подобные культуры Р. Бенедикт называет культурами стыда. Однако в такой системе социальной регуляции, которая основана на стыде, человек не будет испытывать облегчения от исповеди. В таком обществе человеку весьма трудно признаться в том, что он совершил неблаговидный поступок.

В социальной системе «культуры стыда» не надо беспокоиться о проступке до тех пор, «пока люди не узнали». Поэтому в обществах, где доминирует «культура стыда» исповедь не предусмотрена.

Тут обряды религиозного характера, как правило, служат для испрашивания благополучия, а не для замаливания грехов.

Р. Бенедикт высказывает мысль о том, что то общество, которое строится на воспитании совести у каждого его члена и в котором ориентируются на абсолютные критерии морали, будет представлять собой «культуру вины» которая является уже не групповой, а личностной.

Ответственность личности воспитывает гордость за поступки, честность. Индивид поступает честно не потому, что его увидят другие, а потому, что «на него смотрит Бог».

Другими словами говоря, культура вины вырабатывает общие правила поведения на основании высшего долга, которые являются универсальными для всех членов общества.

Вина — это отношение человека к своему неправильному с его точки зрения поведению, действию или бездействию, означающее понимание (осознание) им недопустимости подобного, а чувство вины — реакция человека на такое действие, которое может быть совершено или только задумано.

У человека, испытывающего чувство вины, появляется подсознательное стремление получить наказание за свое поведение и происходит торможение дальнейшей активности, что может проявляться в парализующем эффекте.

Именно такую реакцию можно наблюдать у больных депрессией, вялых, заторможенных, бездействующих и обвиняющих себя в греховных поступках.

У психологов нет единого мнения относительно функции, которую выполняет чувство вины. Большинство психологов сходится во мнении относительно того, что человеческому сообществу без чувства вины было бы невозможно нормально существовать и развиваться.

Некоторые психологи заявляют, что чувство вины помогает нам обуздать «зверя внутри нас» — наши гнев, похоть и жадность.

Другие считают, что мы учимся на своих ошибках и, благодаря ощущению вины, позже, попадая в схожую ситуацию, мы сдерживаемся от дурных поступков, помня о наказании и об отрицательных эмоциях, которые вызываются угрызениями совести.

Наконец, есть подход, где чувство вины рассматривают как некий стимулирующий фактор, который побуждает нас выполнять свои обязанности по учебе и работе, по отношению к детям, супругу, родителям, к обществу и т. п.

Культура вины — это комплекс социальных ценностей, установок, традиций, при которых главное значение в обществе придается переживанию человеком вины за свои ошибочные действия. Считается, что она распространена более в европейской цивилизации.

Культура вины характеризуется:

· индивидуальной оценкой человеком своих действий;

· понятием совести, как самооценки своих действий человеком;

· нравственным наказанием за ошибочные действия — угрызениями совести;

· возможностью исправить ошибку, замолить грех, восстановить репутацию;

· необходимостью поступать, ориентируясь на личные правила морали и нравственности, независимо от того, поддерживает тебя социальная группа или нет;

· наличием наказания, как способа искупления вины.

Культура вины возникает только тогда, когда появляются монотеистические религии. В этом случае регулирующим фактором поведения становится не стыд перед другими людьми, сколько стыд перед самим собой, своей совестью, перед Богом.

В этом случае личностное моральное сознание будет формироваться с учетом чувства изначального собственного несовершенства, своей подчиненности высшим идеалам, ценностям.

Личность начинает сама вырабатывать собственную линию поведения, сообразуясь с иерархией высших ценностей.

Человек живет в обществе и входит в различные социальные группы, которые, собственно говоря, и побуждают к развитию культуры вины.

С усложнением общественной жизни человек начинает принадлежать множеству общностей, групп, партий, движений, интересы которых могут не совпадать, а человеку надо делать выбор, порой нелегкий и в этом случае он должен ориентироваться на знания, веру, ценности, высшие интересы. Так возникает и развивается поведение, исходя из собственных убеждений, а не следуя обычаю, что характерно для культуры стыда.

Стыд характеризуется как чувство раскаяния, смущения от сознания предосудительности поступка. Психологи рассматривают стыд как чувство, которое возникает у человека при совершении им поступков, противоречащих требованиям морали, унижающих достоинство личности.

Содержание поступков, которые вызывают чувство стыда, имеет общественно-исторический характер и зависит от эволюции норм морали. Стыд испытывается как неудовлетворённость собой, тягостное беспокойство, сожаление о совершенном поступке, осуждение своего поведения.

Стыд может также переживаться при недостойном поведении других людей, особенно близких. Чувство стыда возникает и при воспоминании об унизительном поступке, которое было совершено в прошлом.

Переживание стыда может иметь отчётливое телесное выражение — покраснение лица, опускание глаз и т. п.

Ощущение стыда — это ответная реакция на неумелость, слабость, униженность по сравнению с другими людьми. Реакция на стыд может стимулировать проявление агрессии.

Если сравнить её с реакцией на чувство вины, то это будет, скорее психологически противоположная реакция. Человек, желая избавиться от чувства стыда, должен чему-то научиться, стать сильнее, исправить что-либо, за что ему было стыдно.

Стыд как чувство возникло раньше, чем ощущение вины, которая возникает с появлением и развитием совести.

Стыд в большей степени имеет эмоциональную окраску, чем вина, так как последняя должна быть осознана и отрефлексирована. Другими словами, вина есть процесс и результат мышления и сознания.

Стыд функционирует на рефлекторном, бессознательном уровне, а вина — на сознательном. Но и одно и другое чувство связаны между собой — чувство стыда может вызываться осознанием вины.

Некоторые стыдятся проявлять эмоции, беспорядка в одежде, брать чужое, просить, врать и т. п. Стыд трудно контролировать, но он может быстро пройти, если исчезнет причина, вызвавшая его. А вот ощущение вины может длиться долго, но проходить при покаянии.

Впервые термин «культура стыда» ввела Рут Бенедикт в своей работе «Хризантема и меч. Модели японской культуры». Под ним она понимала такую модель культуры, в которой весьма существенное место отводится переживанию стыда и позора. Р. Бенедикт считала, что восточные культуры по большей части построены на культуре стыда.

«Культуры стыда» характеризуются:

1. предписанными строгими ритуалами, соблюдать которые необходимо всем без исключения; нарушение ритуала — это позор для человека, искупить который можно только ещё более точным соблюдением ритуала;

2. сильной оценочной зависимостью: поведение человека оценивает не он сам, а социум;

3. первичностью интересов группы, коллектива, к которым принадлежит индивид, интересы конкретного человека всегда второстепенны;

4. пониманием того, что нравственность состоит в том, чтобы не совершать греха, а не в том, чтобы, совершив его, раскаяться и искупить его;

5. невозможностью замаливать грех, отсутствием исповеди;

6. презрением близких и родных, товарищей, группы, к которой принадлежит индивид, которое расценивается как нравственное наказание за неправедное поведение;

7. необходимостью поступать и действовать, исходя из интересов группы.

В «культуре стыда» человек, наблюдая за другими людьми, бессознательно сверяет с общепринятой нормой их внешний вид, семейный уклад, поступки и их действия, но в то же самое время смотрит, оценивает и свои собственные поступки, реализует свои установки в знаках и символах культуры. Человек действует так, чтобы вызвать одобрение других, даже если он один, ориентируется в своих поступках и в повседневной жизни на свою референтную группу.

Представители либерального научного сообщества считают, что культура стыда порочна и корни этого общественного порока находятся в универсальности главного мифа, который может быть только единственно правильным в глазах подавляющего большинства членов данной социальной группы. В то же время рядом находятся и другие социальные группы со своими такими же универсальными, но иными мифами и культурой стыда, в рамках которой действуют свои правила поведения.

Требования, которые диктуются главным мифом и на основе которых разрабатывается система поведения, действуют только до границы данной общности. Все обычаи, даже такие, например, как кровная месть, распространяются только на членов сообщества.

По отношению к членам других сообществ поведение не регламентируется. Чужак по определению является врагом, и поэтому кража внутри племени наказуема, а за его пределами нет.

Убийство личного врага внутри своей общности предосудительно, но убийство внешнего врага называется доблестью.

Представители такой культуры стыда считают себя всегда правыми по отношению к другим, которые также всегда неправы только потому, что они чужие, а не на основании расследований, протоколов, юридических доказательств.

Вина и стыд могут быть отнесены к категориям морали, нравственности. Э. Дюркгейм считал, что мораль неотделима от социальной солидарности, и рассматривал её как органическую либо механическую.

Читайте также: Ревность - психология

Исторически первой образуется механическая солидарность, при которой коллектив как бы поглощает личность, при этом в обществе доминирует коллективное сознание. Этот архаический тип солидарности сменяется органическим, при котором каждый член общества считается личностью, а коллективное сознание уходит на второй план.

Если рассуждать в категориях Э. Дюркгейма, то механической солидарности соответствует культура стыда, а органической — культура вины. Однако надо заметить, что, хотя Дюркгейм противопоставлял понятия механической и органической солидарностей, тем не менее, он не считал, что они взаимоисключают друг друга.

Некоторые ученые, исследующие культуру вины и стыда, считают, что в обществе должна доминировать культура стыда, так как в социуме должен быть приоритет коллективных ценностей.

Другая часть исследователей полагает, что слабость культуры стыда в том, что она не допускает различия мнений, их вариативности, что негативно сказывается на развитии общества.

Мы, солидаризуясь с Э. Дюркгеймом, считаем, что культура вины и культура стыда, находясь в диалектическом взаимодействии, дополняют друг друга и для нормального развития общества необходимо их совместное гармоничное существование.

Список литературы:

1.Асмолов А.Г. Психология личности: Учебник [Текст] / А.Г. Асмолов М.: Изд-во МГУ, 1990. — с. 271—272.

2.Бенедикт Р. Хризантема и меч: Модели японской культуры / Пер. с англ. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. — 256 с.

Источник: https://sibac.info/conf/pedagog/xxxiii/34374

ВОПРОСИК

Тема сто раз уже говорена-переговорена, но чо-та вот приспичило еще раз 🙂

Идея такая. Слова эти на самом деле часто взаимозаменяемы, поэтому и понятия путают. Но сами явления принципиально различны. Пояснить это проще всего на культурологическом примере отношения к насильнику и жертве в разных социумах.

В «культуре вины» быть насильником стыдно. А быть жертвой — нормально, жертве сочувствуют и помогают.

А в «культуре стыда» наоборот — жертва всегда виновата. Насильник же ходит гоголем.

Обратите внимание, что можно сказать «насильник виноват» в первом случае и «быть жертвой стыдно» — во втором. Такие нюансы словоупотребления совершенно не изменят сути дела, а именно — в первом случае плохо (общественно порицаемо) быть насильником, во втором — жертвой.

Отсюда следуют многие интересные вещи.

Например, все «культуры стыда» отличаются исключительной жестокостью. Просто это хорошо — быть жестоким, это комфортное, поддерживаемое средой состояние. О ребятах говорили, что они невинны в своей жестокости, и это действительно так — они просто делают социально одобряемую вещь.

Или возьмем христиан (христианство — это единственная существующая «культура вины»).

Не касаясь исторической достоверности пожирания товарищей львами при честном народе, нельзя не отметить, что сам феномен имел место и имеет по сей день: христианин-миссионер, к примеру, не видит ничего дурного в том, чтобы оказаться жертвой несознательных туземцев, и именно это дает ему мужество, которого оные товарищи не понимают.

Или взять злоключения феминизма отечественного (и вообще левацкого) извода.

Сначала подкованная феминистка провозглашает невиновность жертвы насилия (что вполне в духе противостояния «культуре стыда», в которой жертва неправа по определению), но тут же соскальзывает в привычную инверсию, и жертва из объекта всеобщего сочувствия превращается в социально одобряемого насильника, перед которым все должны трепетать.

Сюда же можно отнести идею «мягкое и слабое всегда выигрывает у твердого и сильного» — идею глубоко христианскую по сути, хоть и приписываемую многочисленным восточным мудрецам.

Основная разница означенных подходов — в содержании той самой общественной поддержки. Насильника поддерживает общественный страх и/или зависть. Жертва сильна общественным сочувствием. Отсюда еще много чего следует, но об этом как-нибудь потом.

Между прочим, когда Ницше призывал к отказу от сострадания, он исходил именно из модели «культуры стыда». Чувака конкретно крючило от Христианства 🙂 А на самом деле ему было очень страшно быть жертвой (которой он, в общем-то, и являлся).

Комментарий:

Вот пример, как идет западное передергивание в психологии и социологии. Есть культура вины, есть культура стыда. Для начала объясните мне, чем стыд отличается от вины — если не стыдно, то как вы почувствуете вину? Или наоборот, не виноват я, но мне очень стыдно. После этой абракадабры нам дают дефиницию:

В «культуре вины» быть насильником стыдно. А быть жертвой — нормально, жертве сочувствуют и помогают. А в «культуре стыда» наоборот — жертва всегда виновата. Насильник же ходит гоголем.
Положим, что гоголем насильник может ходить только в тех случаях, когда его насилие обществом узаконено законом, верой, обычаями. Если не узаконено, то общество возмущается.

Причем наблюдаем мы это во всех обществах. Китайская история это не только беспредел чиновников, но и масса историй о том, как беспредельщиков казнили, а добродетельных уважали. И выводы для людей всех возрастов от дошколят до стариков — так и надо казнить беспредельщиков, лицо потеряли, стыда не знают, виновны и ещё раз виновны.

Если мы посмотрим на мусульманское общество, то там тоже присутствуют чувства вины и стыда.

В 90-ые годы целый ряд чеченских мыслителей ухватился за идею, что чеченцы не совсем мусульмане, скорее, язычники. Нельзя с точки зрения Корана оправдать, например, убийство солдата за отказ снять нательный крест. Почитайте главу Корана Корова и убедитесь, что христиан нельзя убивать за веру. Нигде насильник не может ходить гоголем, если его насилие не опирается на ряд традиций.

Проблема в том, что повернуть дело, будто жертва всегда виновата, можно двояко. Вариант А, вы навязываете себе представление, что вы вечно невиновный Рафик. Вариант Б, вам этого мало, вы идете психологически давить жертву Рафика, пока не навяжете ей комплекс вины.

Вариант Б самый подлый и гадостный, вот этот вариант мы постоянно наблюдаем в христианстве, особенно в православии. Вариант А до совершенства развит в восточных обществах, особенно, в мусульманстве и иудаизме. Ближний Восток и Кавказ — регионы, где подобное самозомбирование как норма поведения распространяется по всему миру.

Но не надо думать, будто оба варианта поведения не присущи разным народам в разной степени.

Вернемся к варианту Б — не жертва сама виновата, ей насильно внедряется в сознание, что она виновата. В Китае доведение человека до самоубийства — страшный грех, считалось, что за это человек попадет в ад, жертва же своим самоубйством доказывает свою невиновность, поскольку её, несчастную, лишили иных способов протеста.

В православии самоубийцы считаются мерзавцами, их нельзя хоронить на общем кладбище, зато насильник ходит гоголем. Логика — ударили по щеке, подставь другую щеку — прокатывает только в христианстве. Ударили ещё раз — сам виноват, недостаточно кроткую рожу скорчил. Вот из этого «сам виноват» далее получается, что насильник ходит гоголем.

Где здесь гуманность?

Впрочем, разве недостаточно вспомнить, что рабство для мусульман в мусульманском обществе было всегда недопустимым явлением. Рабство для христиан процветало в христианских обществах вплоть до второй половины 19-го века.

Неужели такое могло быть в христианских обществах оттого, что там жертва не должна была стыдиться факта агрессии и имела право не считать себя виновной? Наоборот, могу напомнить наихристианейшую поговорку — сама себя раба бьет, коли плохо жнет. В этой поговорке оценщиом качества работы выступали не некие объективные судьи, а рабовладельцы.

Они-то как раз могли ходить гоголем и рассуждать об унтер-офицерской вдове, которая сама себя выпорола. (Пример из Ревизора Гоголя).

Восточные культуры развили нечто иное — практику отторжения попыток навязать им комплекс вины. Как меня учила знакомая еврейка, кто тебе навязывает комплекс неполноценности, тот твой враг. Нельзя быть просто виноватым или невиновным, нужно ещё не позволить другим извлекать из твоей вины разные выгоды.

Вот тут Восток доходит до крайностей. Вечное стремление избежать собственного комплекса вины и признания своей вины не может не оборачиваться вечными попытками не мытьем, так катаньем навязывать другим комплекс вины, в том числе в виде христианства, марксизма, либерализма и прочих учений.

С христианством понятно — человек изначально и вечно греховен.

Поэтому не надо удивляться, что в итоге евреи стали виновны за распятие некого Христа, сами породили данную религию, сами напоролись. Марксизм это вечный комплекс вины работодателя. Как ни крутись, всё равно будешь гадиной и эксплуататором.

Ленинизм — русский народ в вечном долгу перед более примитивными в культурном отношении народами, которые, пока не нюхнули дуло русского ружья, несли на Русь грабежи, убийства и работорговлю. Либерализм тоже вечный комплекс вины — почему ты не гомосексуалист? Если женщина ударила тебя по левой щеке, то подставь правую.

Если чеченец пырнул тебя в спину, то подставь грудь, иначе запишем в Будановы. Список бесконечен.

Но не надо считать Запад чистеньким. Англичане по сей день оправдывают свою торговлю опиумом. Им вполне по душе расстрел сипаев или Столетняя война во Франции. С американцами понятно, для них комплекс вины по отношению к окружающему миру весьма ограничен чувством собственного нравственного превосходства. Как-то я говорил с русистами.

Устал от их самовлюбленности и говорю — ребята, в Холодную войну вы в качестве мишеней ставили русские лица и стреляли по ним в армии. В СССР так не делали. Ответ был прост — невозможно, если мы такое делали, то вы просто обязаны были делать нечто подобное ещё чаще.

Поэтому американский гуманизм и сочувствие к жертвам вне американского общества всё равно грязен идеей, что жертвы хуже американцев.

Все подобные теории это просто борьба за навязывание другим народам комплекса неполноценности. Достаточно вспомнить, что стыд и чувство вины взаимосвязаны, вспомнить, что создатели подобных теорий не настолько глупы, чтобы сморозить чушь без расчета на выгоды, дальше понятно — создавали теорию весьма непорядочные люди.

http://everlasting-cat.livejournal.com/1538400.html

http://kosarex.livejournal.com/1360000.html

Источник: http://voprosik.net/kultura-viny-i-kultura-styda/

Марио Якоби. Стыд и истоки самоуважения

0:11 Итак, начну вот с чего: несколько лет назад мне позвонила организатор мероприятия, на котором я собиралась выступать. Она позвонила и сказала: «Я не знаю, что написать о тебе в рекламке».

И я подумала: «А в чём проблема?» Она сказала: «Просто я видела твоё выступление, и я собираюсь назвать тебя исследователем, но, боюсь, что если я назову тебя так, никто не придёт, так как сочтут тебя скучной и вообще не в тему». (смех) Хорошо. И она сказала: «Но мне понравилось твоё выступление, ты рассказчик. Поэтому я думаю, что просто назову тебя рассказчиком».

И, конечно же, академическая неуверенная в себе часть меня воскликнула: «Как ты собираешься меня назвать?» Она сказала: «Я собираюсь назвать тебя рассказчиком». Я говорю: «А, может, волшебным эльфом?» (Смех) Я сказала: «Дай-ка подумать». Я попыталась собрать всё своё мужество. И я подумала, я рассказчик. Я анализирую качественные показатели. Я собираю истории. Я этим и занимаюсь.

И, может быть, истории это просто информация, поданная с душой. И, может быть, я просто рассказчик. И поэтому я сказала: «Знаешь что? Почему бы меня просто не назвать «исследователь-рассказчик»». А она на это: «Ха-ха.

Такого не бывает!» (смех) Итак, я исследователь-рассказчик, и сегодня я собираюсь рассказать вам — мы говорим на тему расширения восприятия — и поэтому я хочу выступить перед вами и рассказать несколько историй о части моего исследования, которая фундаментально расширила моё восприятие и действительно изменила мой образ жизни, отношение к любви, работе и родительским обязанностям.

1:46 И отсюда начинается мой рассказ. Когда я была молодым исследователем, докторантом, в перый год у нас был профессор исследователь, который сказал нам, «Значит так, всё, что не поддаётся измерению, не существует». И я подумала, что он просто заигрывает со мной.

Я говорю: «Честно?» — и он отвечает: «Абсолютно».

Хочу, чтобы вы поняли, что у меня степень бакалавра и степень магистра по социальной работе и я работала над получением степени доктора по социальной работе, поэтому вся моя научная карьера была окружена людьми, которые как бы считали, что жизнь это хаос, люби её такой.

А я считала так, жизнь это хаос, её надо почистить, организовать, и сложить в красивую коробочку. (Смех) И вот, представьте, я нашла свой путь, начала строить захватывающую карьеру — как говорят соцработники, «погрузилась в рабочий дискомфорт».

А я привыкла делать так: ударить дискомфорт по голове, отодвинуть его и получить одни пятёрки. Такова была моя мантра. Поэтому я была в радостном предвкушении. И поэтому я думала, знаете ли, что эта карьера для меня, потому что меня интересуют запутанные темы. Но я хочу научиться их распутывать. Я хочу их понять. Я хочу внедриться во всё это, что, я знаю, важно. и разгадать шифр, чтобы все могли увидеть.

3:08 Итак, я начала с отношений. Потому что, к тому времени, как ты 10 лет проработал соцработником, начинаешь осознавать, что мы здесь ради отношений. Отношения — цель и смысл нашей жизни. В этом вся суть.

Не важно, общаешься ли ты с людьми, которые работают в сфере социальной справедливости, психического здоровья, насилия и беспризорности, то что мы знаем, так это то, что отношения, способность ощущать привязанность — это то, как мы связаны на уровне нейробиологии — это то, почему мы здесь.

Поэтому я подумала: «Знаете что? Я начну с отношений!» Вам знакома такая ситуация, когда начальник оценивает вашу работу, говорит, что вы отлично справляетесь с 37 пунктами, но есть один — «возможность для роста»? (Смех) И всё, о чем вы можете думать, это та самая «возможность для роста», да? И очевидно, что моя работа пошла таким же путём, потому что, когда я спрашивала людей о любви, они рассказывали мне о горе. Когда я спрашивала людей о принятии, они рассказывали мне о самых мучительных переживаниях отверженности. И когда я спрашивала людей про отношения, они рассказывали мне истории про утрату отношений.

4:18 Итак, очень быстро — через 1,5 месяца после начала исследования я наткнулась на это безымянное понятие, которое раскрыло отношения с такой стороны, которую я не понимала или никогда не видела. И поэтому я отошла от своего исследования и подумала, надо разобраться, что это такое. И оказалось, что это стыд.

И стыд на самом деле легко понять, это страх утраты отношений. Есть ли во мне что-то такое, что, если люди об этом узнают или увидят, то я не буду достоин отношений с ними. Я могу рассказать вам об этом: это глобальное явление, присутствует у всех. Только те люди не чувствуют стыд, кто не способен сочувствовать или вступать в отношения.

Никто не хочет об этом говорить, и, чем меньше об этом говорят, тем больше оно появляется. Что подкрепляет чувство стыда, это выражение: «я недостаточно хорош» — нам всем знакомо это чувство: «Я недостаточно светлый. Я недостаточно стройный, недостаточно богатый, красивый, умный, продвинутый».

В основе стыда лежит сильнейшая уязвимость, мысль о том, что ради того, чтобы отношения состоялись, мы должны позволить людям увидеть нас, какие мы на самом деле.

5:31 И вы знаете, как я воспринимаю уязвимость. Я ненавижу уязвимость. И поэтому я подумала, вот мой шанс напасть на неё с моей измерительной палкой.

Я начинаю атаку, я собираюсь со всем этим разобраться, я собираюсь потратить год, я собираюсь разложить стыд по полочкам, я собираюсь понять, как работает уязвимость, и я собираюсь перехитрить её. Итак, я была готова, и была в радостном предвкушении. Как вы знаете, из этого ничего хорошего не выйдет.

(Смех) Вы знаете это. Я могла бы вам много рассказать про стыд, но мне тогда пришлось бы занять время остальных выступающих. Но вот к чему всё это сводится — и это, может быть, одна из самых важных истин, которую я усвоила за десять лет этого исследования.

Мой один год превратился в шесть лет, тысячи историй, сотни длинных интервью, фокус-групп. Был период, когда люди присылали мне страницы своих дневников и присылали свои истории — тысячи историй за шесть лет. И, похоже, что я разобралась с этим.

6:34 Я, похоже, поняла, что такое стыд, и вот как он работает.

Я написала книгу, опубликовала теорию, но что-то было не в порядке — и это что-то заключалось в следующем: если приблизительно взять опрошенных мною людей и разделить их на людей, у которых на самом деле есть чувство достоинства — и к чему это сводится, чувство достоинства — у этих людей сильное чувство любви и принятия — и на людей, которые борются за это, людей, которые сомневаются, насколько они хорошие. Была только одна составляющая, которая отделяла людей, у которых есть сильное чувство любви и принятия, от людей, у которых с этим большие трудности. И она заключалась в том, что люди, у которых есть сильное чувство любви и принятия, верят в то, что они достойны любви и принятия. Вот так. Они верят, что они этого достойны. И для меня сложность, которая мешает отношениям, — это наш страх того, что мы недостойны отношений, представляла личный и профессиональный интерес, я чувствовала, что это надо лучше понять. Итак, что я сделала, я взяла все интервью, где я видела достоинство, где, я видела, люди живут таким образом, и стала из изучать.

7:51 Что у этих людей общего? У меня небольшая зависимость от канцелярских товаров, но речь здесь не об этом. Итак, я взяла красивую папочку и маркер «Шарпи» и задумалась, как мне назвать это исследование? И первые слова, которые пришли мне в голову, были «искренние». Эти люди искренние, их жизнь проистекает из глубокого чувства достоинства.

Поэтому я подписала папку и начала изучать информацию. Фактически, так я и начала те четыре дня очень интенсивного анализа информации, когда мне пришлось вернуться ко всем тем интервью, вытащить те истории, события.

В чём тут суть? Какова модель поведения? Муж уехал с детьми из города, потому что я всегда начинаю творить в сумасшедшем стиле Джексона Поллока, когда я пишу без остановки и пребываю в моем исследовательском настроении. И вот, что я обнаружила. Что у них было общего, так это чувство мужества. И я хочу провести различие между мужеством и отвагой.

Мужество (courage), первоначальное определение мужества, когда это слово впервые пришло в английский язык — происходит от латинского слова cord, что означает сердце — и первоначально оно означало — рассказать историю о том, кто ты, от всего сердца. Итак, у этих людей было, просто говоря, мужество быть несовершенными.

У них было сострадание, чтобы быть добрыми в первую очередь к себе и затем к остальным, потому что, как оказывается, невозможно испытывать сострадание к остальным людям, если мы не можем относиться по-доброму к себе.

И последнее, у них были отношения, и — вот в чём сложность — как результат своей искренности, они были готовы отказаться от того, какими они должны были стать, по их представлениям, ради того, чтобы быть теми, кто они есть на самом деле, а это непременное условие для того, чтобы отношения состоялись.

9:39 У таких людей было еще кое-что общее. Они полностью приняли уязвимость. Они считали, что то, что сделало их уязвимыми, сделало их прекрасными. Они не говорили о том, что состояние уязвимости удобно, но они также не считали уязвимость чем-то невыносимым — я узнала об этом раньше, из интервью про стыд. Они просто говорили о том, что это необходимо.

Они говорили о готовности сказать первыми «я люблю тебя», о готовности делать что-то когда нет никаких гарантий, о готовности спокойно дождаться звонка от врача после того, как тебе сделали маммограмму. Они готовы вкладываться в отношения с человеком, которые, возможно, сложатся, а, возможно, и нет. Они считали, что всё это имеет первостепенное значение.

10:43 Лично я считала это предательством. Я поверить не могла, что я поклялась в верности исследованию — определение исследования это контролировать и предсказывать, изучать феномены, ради ясной цели — контролировать и предсказывать. И тогда моя миссия контролировать и предсказывать натолкнулась на ответ, что жить надо, не боясь быть уязвимым, и перестать контролировать и предсказывать.

Это привело к небольшому кризису — (смех) который на самом деле больше выглядел вот так. (Смех) Так и получилось. Я назвала это кризисом, а мой психотерапевт называет это духовным пробуждением. Духовное пробуждение звучит лучше, чем кризис, но, уверяю вас, это был кризис. И мне пришлось отложить всю информацию и идти искать психотерапевта.

Позвольте сказать вам кое-что: можно много узнать о себе, когда звонишь друзьям и говоришь: «Я думаю, мне надо сходить к кое-кому на приём. Можешь кого-нибудь посоветовать?» Потому что примерно пятеро из моих друзей отреагировали так: «Ууу. Не хотелось бы мне оказаться не месте твоего психотерапевта». (Смех) Я говорю: «Что это значит?» А они в ответ: «Знаешь, просто хочу сказать тебе.

Не бери с собой измерительную палку». Я говорю: «Хорошо».

12:02 Итак, я нашла психотерапевта. На первую встречу с Дианой я принесла описание того, как живут искренние люди. И я села. Она спросила: «Как дела?» И я сказала: «Всё прекрасно, у меня всё хорошо».

Она спросила: «Что происходит?» Это психотерапевт, который работает с психотерапевтами, потому что мы должны ходить к ним на приём, потому что у них хорошие измерительные приборы. (Смех) И поэтому я сказала: «Дело вот в чём, у меня есть трудность». Она спросила: «В чём трудность?» Я говорю: «У меня проблема с уязвимостью.

И я знаю, что уязвимость это то, откуда исходит стыд и страх и наша борьба за значимость, но, оказывается, из неё также рождается радость, творчество, принятие, любовь. И я думаю, у меня есть проблема, и мне нужно немного помочь». И я сказала: «Но вот ещё что, никаких разговоров про семью, никакого дерьма про детство». (Смех) «Мне просто нужны некоторые стратегии».

(Смех) (Аплодисменты) Спасибо. И тогда она сделала вот так. (Смех) И тогда я говорю: «Всё плохо, да?» И она сказала: «Это и не хорошо, и не плохо». (Смех) «Это просто то, что есть». И я сказала: «О Господи, меня от этого стошнит».

13:38 (Смех)

13:41 С одной стороны так и получилось, а с другой стороны нет. И на это ушло около года. И вы знаете, есть люди, которые, осознав важность уязвимости и нежности, перестают противиться им и начинают так жить.

А: ко мне это не относится, и Б: Я даже не общаюсь с такими людьми. (Смех) Для меня это была уличная драка, которая длилась целый год. Это был поединок. Уязвимость нападала, я нападала в ответ.

Я проиграла битву, но, возможно, вернула свою жизнь.

14:14 И затем я снова вернулась к исследованию и провела несколько следующих лет, усиленно пытаясь понять, какие решения принимают эти искренние люди, и что мы делаем с уязвимостью. Почему мы так сильно боремся с ней? Одинока ли я в борьбе с уязвимостью? Нет. Итак, вот что я узнала.

Мы подавляем уязвимость — когда ждём звонка. Интересно, что когда я опубликовала кое-что на Фейсбуке и Твиттере, такой вопрос: «Что для вас уязвимость?» Что заставляет вас чувствовать себя уязвимыми?» И за полтора часа я получила 150 ответов. Потому что я хотела в этом разобраться.

Просить мужа о помощи, потому что я заболела, а мы недавно поженились, проявлять инициативу в сексе по отношению к мужу, по отношению к жене, получать отказ, звать на свидание, ждать, пока доктор перезвонит; получить вынужденый отпуск, отправить работника в вынужденный отпуск — это мир, в котором мы живем.