Диссидентствующая інтелігенція (думка Олексія Клименко)
Інтелігенція, як соціальна страта утворилася в результаті того, що еліти суспільства (кращих людей, які ведуть за собою інших), поступово вимивається деяка частина. Ця частина людей, котрі забувають про свій громадський обов'язок, але вважають себе надцінними для суспільства (в межі, що думають, що суспільство це власне вони і є).
Завдяки зусиллям батьків і оточення, такі люди отримали блискучу освіту (багато знань в різних областях). Ці знання інтелігенти вважають своєю заслугою (ми ж старалися — вчили, а «бидло» виявилося на це нездатний). Крім того, інтелігенція ставить собі в заслугу високі стандарти споживання і розбірливість роботі (я просто побрезгую це надіти; така робота нижче моєї гідності).
Інтелігенція, опікувана батьками і їхніми зв'язками, починає завищувати вимоги до життя за ту користь, яку ще згодна приносити суспільству («служити б рад, прислуживаться тошно»© ), або зовсім відмовляються служити («вірність — у собак і селян» © ).
Таким чином, в умовах сучасної Росії, інтелігенцією можна називати благополучне потомство видатних (по своєму) батьків, яке дорого коштує національній економіці і не досить благ відтворює навіть для відтворення себе.
Сучасний інтелігент — це, як правило: «незалежний журналіст», чиї слова хвилюють, підривають віру і вірність, але не несуть користі суспільству; «юрист», який сидить на теплій посади і критикує чужі рішення; «художник», чиї твори — це компіляції з культурних штампів і порушення моральних норм; «експерт», який викладає позиції, прикриваючись дорогим освітою, але не несе відповідальності за рішення; «артист», «режисер» чиє мистецтво розкладає мораль і підриває самосвідомість громадян; «вчений» у якого маса регалій, але немає окрытий… та інші товариші, в яких було вбухано ного коштів, а ефект… пішов тріск.
Інтелігенція в Росії почала утворюватися після того, як Катерина ІІ підтвердила «дворянські вольності», які зняли обов'язкову службу дворян на благо Вітчизни. Це поступово обессмыслило існування дворянства, але дозволило деякої його частини жити «для себе».
Нащадки цієї псевдоаристократии, поступово вырождаясь, підривали економіку Росії, вивозячи її національні багатства для підтримки свого життя в інших країнах, розбазарюючи ввірене майно. Вони ж почали процес зради своєї культури, заради спокус більш теплих країн.
Росія традиційно імпортує видатних людей з усього світу (особливо була популярна Європа) і з усіх своїх околиць, великі центральні міста, нащадки цих експатів і складають ядро інтелігенції: вони не тягнуть на еліту за своїми якостями, але незгодні за менше служити чужому народові. Тому серед інтелігентів багато представників національних меншин.
Відмінними рисами сучасної інтелігенції є: загальна марність для підтримки життя суспільства; мораль, підриває обороноздатність; гидливість, коли справа доходить до служби на благо суспільства; романтизм і відстороненість свідомості, при оцінці життя; загальна безвідповідальність; поверхнева ерудованість; миттєвість результатів праці; готовність (безвідповідально) критикувати щодо інших; ввічливість, гарні манери; нездатність дати своїм дітям більше, ніж отримали від батьків.
Обговорення на форумі перспективного синтону:
Источник: http://psychologis.com.ua/dissidentstvuyuschaya_intelligenciya_mnenie_alekseya_klimenko.htm
Censura / Предсказания интеллигенции: политика, знание, власть
Интеллигент и диссидент. Необходимо различать интеллигенцию и диссидентскую интеллигенцию. Интеллигенция даже не является питательной средой для зарождения диссидентского движения.
Последнее отличается относительно четкой локализацией в символическом пространстве политики. Если взять в качестве примера процесс институциональных реформ в Восточной Европе, то к символической локализации можно добавить и вполне четкую пространственную ось – “прозападная позиция”.
Именно в связи с тем, что возможна такая локализация, существующий режим может принять контрмеры, которые низведут разрушительный потенциал диссидентского движения, режим может “включить в цену” своего существования такое негативное и неизбежное явление как диссиденты.
Он может с разным успехом бороться с ними, но они всегда останутся на обочине официального политического процесса.
Более того, не всегда очевидно, что общественное недовольство ошибками режима в качестве своего флага воспримет именно диссидентское движение.
Примером тому может служить не только “постоянная” диссидентов в СССР, которая так и не стала переменной процессов, связанных с Перестройкой (имеется в виду то, что эти процессы не были вызваны уже достаточно обширной историей диссиденства в СССР, они погрузили диссидентскую составляющую в себя как и многие другие общественные течения под лозунгом “неформалов”), но и польская Солидарность, которая обязана стремлению к эмансипации от восточного соседа и связующей роли католической церкви не меньше, чем политическим (собственно политическим) воззрениям известных польских диссидентов.
Но это не говорит о том, что политическое диссидентство слишком оторвано от жизни обывателя, чтобы стать ему интересным. Скорее наоборот, этот разрыв преодолевается в другую сторону.
Большинство граждан (обывателей) представляет неформалов в качестве особого мира – неформалы неформальны только по названию, на самом деле они выстраивает четкие формальные системы, которые именно на уровне формы максимально четко отличаются от “формальных” систем (систем единственной партии, единственного образа жизни, идеологии).
Из обширного списка чуждых миров неформалов еще необходимо сделать мир возможного политического будущего для всех, а не только для адептов данных политических и прочих течений. В нем должны жить все, а не только неформалы или диссиденты.
Роль интеллигенции здесь представлена двояко. Она играет роль фантазматического зеркала, которое позволяет создавать проекции политического будущего. В данном случае она выступает как посредник между тем, что есть, и тем, что будет.
Здесь уместно вспомнить один эпизод из фильма “СВД” (сценарий Ю.
Тынянова), а именно когда кольцо с гравировкой “СВД” (это были инициалы невесты одного из второстепенных героев) становится объектом, провоцирующим на различные интерпретации надписи СВД – от “Союза Великого Дела” до “Союза Веселого Дела”.
С другой стороны, интеллигенция делает списки неформальных миров возможным политическим будущим – она политизирует то, что в противном случае могло остаться на обочинах политического процесса как одна из многочисленных культурных маргиналий (к примеру, как диссидентская политическая культура и не более).
Интеллигенция (а именно отдельные ее представители, которые и осуществляют указанную роль исключительных интерпретаторов политической сферы) обычно имеет жесткую привязку к существующему политическому строю, что еще раз подчеркивает ее роль не как “знатоков” и экспертов в данной области, а как спонтанных носителей правды, прозревших на определенном участке своей жизни. В этом они сходятся и с обывателем, который хочет увидеть такого же носителя чувства, что “что-то не в порядке”, но при этом не хочет изучать соответствующие гуманитарные дисциплины, которые только разрушат (дисциплинируют) его неопределенное чувство социальной справедливости. Интеллигенты, как проводники такого чувства, сами не обязаны были быть специалистами в данной области, но они были обязаны подтвердить свое право на интерпретацию “былыми заслугами” – чтобы у обывателя создавалось все же ощущение того, что право на интерпретацию было заслужено. Необходимо было иметь авторитет в своей области, причем этот авторитет не должен быть завоеван непосредственно в интерпретируемой области.
Эта фигура уклонения свойственна всем предсказателям, потому что стать специалистом в области предсказания не означает знать то, что предсказываешь, более того, такое знание просто невозможно, оно делает из процедуры предсказания и выявления социальной правды банальное описание более эффективных политических систем.
Поэтому чем больше разрыв между статусом и знанием, которое обеспечило этот статус, и сферой предсказания, тем больше веры такому предсказателю. Этот разрыв был очень велик у А.
Сахарова, что и придавало его интерпретациям такой вес (здесь важно подчеркнуть, что я имею в виду не факт ложности или истинности его высказываний, а почему его высказывания пользовались такой популярностью на переломном этапе истории России). Д.
Лихачев, который стал символом интеллигента, также реализовывал эту схему – фактически его авторитет равнялся авторитету всей русской культуры, изучением которой он и прославился. То есть его предсказания и интерпретации, которые обычно инициировались высказываниями по типу: “что Вы думаете по поводу..
?”, представляют собой, по сути, самоинтерпретации русской культуры относительно самой себя и своего будущего. Здесь появляется фигура интеллигента как такового, который имеет право говорить от имени культуры, если не по форме (Д. Лихачев никогда не заявлял о таких претензиях, да и не мог заявить, тогда он потерял бы это право), то по содержанию (здесь можно говорить о структурной необходимости, в соответствии с которой он и получил такой статус).
Такое самоописание важно для всех участников политического процесса. Достаточно вспомнить, как перед открытием канала “Культура” Б. Ельцин ездил “советоваться” с Д. Лихачевым. Причем такое самоописание культуры безусловно идет мимо всяких политологических и прочих схем.
Здесь предсказывается будущее как таковое, которое в принципе не может быть описано посредством предсказуемых схем эффективности, поскольку сами такие схемы не обладают иммунитетом от будущего, которое здесь и сейчас разыгрывается.
Именно поэтому в сферу политики из сферы неофициальной культуры и попадают различные маргинальные организации. Они попадают как представители культуры (политической), а не как представители определенных партийных взглядов или популярных среди профессионалов политологических схем.
Интеллигенция представляет их как носителей культурного будущего.
Поскольку же такое представление о будущем лишено всяких конкретных схем, то оно предстает в виде пучка возможностей. Так, восстановление Русской Православной Церкви возможно только на фоне значительной религиозной инновации, которая выливается в сектантство.
Множество сект не появилось бы, если восстановление традиционных религиозных систем опиралось бы на четкие политические или прочие схемы, к примеру реставрацию монархии.
Но самоинтерпретация культуры, в ходе которой высказываются линии ее будущего, не может опираться на такой схематизм.
Интеллигенция и интеллектуал. Интеллигенция не расписана по четким профессиональным нарративным траекториям, в противоположность интеллектуалу. Из этого вытекает ряд следствий.
К примеру, интеллигенции крайне сложно определиться относительно любого политического и экономического феномена – она не может сказать частичной правды относительно данного феномена, что свойственно профессионалу.
Ей необходимо исполнить предсказание относительно культуры в целом, что в принципе невозможно на основании какой-то частной профессиональной логики, которая подлежит измерению посредством установленных критериев эффективности.
Интеллигенция не улавливается обычным списком оппозиций – она постоянно тестирует границы культурно выполнимого, но при этом она не может быть прослежена и по линиям некоторых “духовных исканий”. Такие линии предельно уникальны.
Интеллигенция и власть.
Источник: https://censura.ru/articles/prediction.htm
Недостатки русской интеллигенции / интеллигентов по оценке В.Е. Триодина
«Начнём с того, что веховцы выделяли интеллигента как особую культурную категорию из образованного, культурного слоя российского общества. Её духовную физиономию определяли такие характерологические черты, которые не были свойственны подлинным носителям культуры.
Веховцы не считали возможным обогащать ряд интеллигентов именами А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского.
Неадекватность трактовки понятия «интеллигент» в конце прошлого века и на рубеже нового тысячелетия лучше всего проиллюстрировать на примере А.П. Чехова. Для нашего современника А.П.
Чехов — эталон интеллигентности.
Но сам-то Чехов отзывался об интеллигентах так: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр».
Интеллигенты были своеобразным монашеским орденом, члены которого были отчуждены от государства и враждебны ему. Мерилом святости для интеллигента был народ. Перед народом интеллигент испытывал чувство виновности, своего рода «социальное покаяние». Это накладывало отпечаток особой углублённости и страдания на лицо интеллигента. Но народ не понимал и даже ненавидел интеллигентов.
Они для него были человекоподобными чудищами, людьми без Бога в душе. И это была правда. Потому что атеизм был родовой чертой интеллигентов.
Отношение к религии определяло особое мировоззрение интеллигенции и связанный с ним её духовный склад. Интеллигенты думали, что народ разнится от них только степенью образованности.
Оказалось, что это совсем другой генотип. Созидательные силы интеллигента всегда были слабее разрушительных.
Они были плохими учителями, плохими инженерами, непрактичными техниками. Они плохо учились. Уровень философской культуры интеллигенции был низким. В сознании русской интеллигенции европейские философские учения воспринимались в искажённом виде.
Интересы распределения и уравнения в сознании и чувствах русской интеллигенции всегда доминировали над интересами производства и творчества. И, наконец, жертвенность интеллигенции. Интеллигент исповедовал, что свято только стремление принести себя в жертву.
Поиск подвига, ведущего к крестной смерти, — основополагающая черта интеллигента. Психическое состояние интеллигенции определялось этой исходной позицией.
Она завораживала её ум и парализовала совесть: всё освящается, что заканчивается смертью, всё дозволено тому, кто идёт на смерть.
Для всех, кто ежеминутно готов умереть, не представляют самостоятельной ценности ни нравственность, ни творчество, ни тем более вопросы быта.
Интеллигентский быт ужасен, мерзость запустения, неряшливость, неаккуратность — необходимые атрибуты личной жизни. Семейная жизнь интеллигента неустроена, неупорядочена, надрывна.
(«Мы бездомны, бессемейны, бесчинны, нищи», — писал десятилетие спустя после опубликования «Вех» А.А. Блок.)
«Обречённость» придавала интеллигентам особый нравственный облик, но ясно, что построить жизнь на идеале смерти нет никакой возможности. Поэтому переустройство России связано с коренным переломом, всесторонним переворотом в психологии интеллигента.
Вместо любви к смерти основным мотивом деятельности должна стать любовь к жизни. Основную задачу времени веховцы видели в появлении нового идеала, способного пробудить в интеллигенции любовь к жизни.
Можно сказать шире — весь сборник «Вехи» есть программный документ по преодолению тех негативных черт, которые были свойственны российской интеллигенции».
Триодин В.Е.
, председатель Санкт-Петербургского отделения Российского творческого союза работников культуры, заслуженный работник культуры России, заведующий кафедрой теории социально-культурной деятельности Санкт-Петербургского Гуманитарного университета профсоюзов, доктор педагогических наук, профессор, Русский интеллигент глазами авторов «Вех», в Сб.: Судьба российской интеллигенции, СПб, «СПбГУП» / Сост. и отв. редактор В.Е. Триодин, 1999 г., с. 346-348.
Источник: http://vikent.ru/enc/5626/
Власть и интеллигенция: история конфликтов
Власть и интеллигенция: история конфликтов
Интеллигенция всегда и во все времена настроена критически к власти. И конфликты между властью и интеллигенцией были во все времена. Поучительно как они решались в советское время.
Это особенно важно рассмотреть сейчас, когда возник новый конфликт, спровоцированный реформой Российской академии наук.
Как показывает исторический опыт советского времени этот конфликт между властью и ученым сообществом опасен не только для ученых (об этом сейчас говорят и пишут многие), но и для власти тоже, причем для власти — в первую очередь.
Время комиссаров
Одной из самых серьезных проблем победившей советской власти были взаимоотношения с интеллигенцией.
В своем большинстве российская интеллигенция к власти большевиков отнеслась критически, большевики отвечали взаимностью.
Хорошо известны и уже неоднократно цитировались, например, высказывания Ленина об интеллигенции, в том числе и то, где он утверждал, что этот социальный слой не мозг нации, а дурно пахнущая субстанция.
Но все было не так просто, интеллигенция, как социальный слой, вела свою родословную от эпохи Просвещения с ее культом разума, образования, науки. Коммунизм как идеология тоже имел свои корни в Просвещении, хотя был скорее его блудным сыном. Но, тем не менее, уважение к науке, даже пиетет перед ней был характерен для марксизма, а затем и ленинизма.
Более того, марксизм-ленинизм объявлял себя единственно «научной идеологией». А значит, наука победившей коммунистической революции была нужна, а раз так, то приходилось находить общий язык и с российской интеллигенцией, в том числе и учеными. Во всяком случае, до тех пор, пока не будет создана новая, советская интеллигенция.
Впрочем, гораздо большую роль играли чисто прагматические соображения. Чтобы удержать свою власть, большевикам было необходимо создать боеспособную армию, развивать современную промышленность, осваивать новые технологии, модернизировать страну. Все это было невозможно сделать без развития науки и образования, в том числе и массового.
А для этого нужно было иметь интеллигенцию как массовый социальный слой.
Впрочем, первоначальную идеологическую чистку рядов интеллигенции победившие большевики все же провели. В этом плане символическим событием стал «Философский пароход», хотя это и был всего лишь эпизод такой чистки, но он очень показателен.
На «Философском пароходе» в эмиграцию отправились не только философы, но и представители других гуманитарных профессий. Большевики убирали всех тех, кто мог составить им идеологическую конкуренцию, монополия на идеологию в данном случае равнялась монополии на власть.
Но вот физиков, химиков, биологов, других представителей точных и естественных наук, а также инженеров, врачей и прочую подобную интеллигенцию большевики не только не подталкивали к эмиграции, но наоборот, пытались привлечь к сотрудничеству.
Они не допустили разгрома Академии наук, это был, пожалуй, единственный значимый институт Российской империи, который сохранился и в советском государстве.
И поскольку речь шла, как некогда говорили, о «позитивной науке» по отношению к академикам риторика большевистских вождей, того же Ленина, поразительно отличается от того, что он говорил об интеллигенции в целом. В советское время такие высказывания Ленина приводили как пример заботы советской власти о науке и ученых.
Сейчас они забыты, впрочем, некоторые современные события заставляют вспомнить эти высказывания пролетарского вождя. Так в 27 номере журнала «Эксперт» журналист и публицист Александр Механик предпослал своей статье о предложенной реформе РАН следующую цитату Ленина: «Любая реформа Академии наук требует осторожности, такта и больших знаний». Смысл цитаты понятен, это напоминание современным либеральным реформаторам о том, что даже большевики в их стремлении все «до основания разрушить» перед Наукой остановились.
Практически уже в первый послереволюционный год сложилась модель взаимодействия советской власти и творческой интеллигенции. Она была впервые опробована в военном строительстве. Как известно, в Красной армии был создан институт комиссаров, главная функция которых состояла в контроле за военными командирами, в основном выходцами из офицеров царской армии.
Комиссар отвечал за политическое воспитание бойцов и политическую благонадежность командира, но будучи профессионально некомпетентным человеком, он в чисто военном плане должен быть уважать профессионализм военспеца.
К этому его понуждала ответственность за успех порученного дела, в случае провала он, как и военспец мог ответить за это не только карьерой, но и головой.
Понятно, что в другие сферы общественной жизни модель «комиссаров и спецов» была перенесена в сильно смягченном виде.
По отношению к той же науке коммунистическая партия выступала неким коллективным комиссаром, следя за политической благонадежностью ученых, но в профессиональном плане предоставляя им свободу, конечно, если речь не шла об идеологических вопросах. Эта модель, при всем ее несовершенстве, в целом работала.
Что касается политических репрессий, которые на рубеже 20-30х-х и во второй половине 30-х годов задели и ученых, то это было следствием внутрипартийной борьбы. Когда рубили партийные головы, летели и интеллигентские «щепки».
Своя интеллигенция
К концу 30-х – в 40-е годы в СССР сформировалась уже советская по своему происхождению интеллигенция. Отношение к ней изменилось, ее политическая благонадежность в целом сомнений уже не вызывала, отпадала необходимость в сохранении «института комиссаров».
Кстати, в советской армии он был отменен в разгар Великой Отечественной войны практически одновременно с возвращением «царских» погон и воинских званий.
Конечно, партия оставила за собой политический и идеологический контроль, но она уже воспринимала интеллигенцию как продукт советской власти, на создание которого, кстати, потрачено немало сил и средств и который следует беречь.
Характерно в этом плане как по-разному Сталин относился к военным кадрам, доставшимся ему от Ленина и Троцкого (вспомним 37-й год) и к тем, что были созданы им самим, особенно в ходе войны. Последних он берег и никакого не позволил репрессировать. А к своим «партийным товарищам» он не был столь терпимым. Вспомним, например, послевоенное «ленинградское дело», по которому было расстреляно немало видных партийцев.
Или можно вспомнить характерный случай, который известен нам по ряду источников и даже вошел в «Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений». Это разговор Сталина с партийным функционером Поликарповым. Последний был назначен в ЦК ВКП (б) курировать деятельность Союза писателей СССР.
Поликарпов пожаловался Сталину на моральный облик целого ряда писателей, дескать, пьяницы, бабники, аморальные типы. На что Сталин ему ответил: «Других писателей у меня для товарища Поликарпова нет, а другого Поликарпова мы для писателей найдем».
И уже на следующий день с товарищем Поликарповым случился невероятный кадровый кульбит – из ЦК ВКП (б) он переместился на должность заместителя ректора по хозяйственной части Московского педагогического института.
Все это означало две важных вещи. Во-первых, «спецы», профессионалы становились более ценными, чем «комиссары».
И ведь действительно талантливый писатель, гениальный ученый, выдающийся конструктор были штучным товаром, а вот партийные, номенклатурные работники были вполне заменимы, хотя они и принадлежали к правящей элите.
Во-вторых, это означало, что верхушка творческой интеллигенции СССР становилась привилегированной частью советского общества. А их корпоративные объединения, например, Академия наук становились важными субъектами общественной жизни страны.
В этом плане очень характерен эпизод, который предшествовал падению первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева.
Выступая 11 июля 1964 года на очередном пленуме партии он, недовольный поведением ряда академиков, заявил следующее: «Мы разгоним к чертовой матери Академию наук» (текст этого выступления Хрущева можно найти на сайте nsib.info).
Это было последнее выступление Хрущева на партийном пленуме, уже на следующем, который состоялся 14 октября 1964 года, он был снят со всех партийных и государственных постов. В числе предъявленных ему обвинений была и угроза разогнать Академию наук.
Наследовавший его пост Л.И. Брежнев был более гибким в вопросах взаимоотношений с творческой интеллигенцией. При нем преследовали интеллигентов-диссидентов, но угрожать интеллигенции в целом Брежнев никогда не пытался. В этом плане также характерен один эпизод.
Партийный функционер Александр Яковлев, работавший в ЦК КПСС «по идеологической части» в ноябре 1972 году опубликовал статью «Против антиисторизма», в которой обрушился с жесткой критикой на целый ряд советских писателей, которых он обвинял в «русском национализме». Реакция Брежнева была молниеносной, Яковлева отправили послом в Канаду.
При этом, если верить писателю Сергею Семанову (книга «Брежнев: правитель «золотого века»), Брежнев сказал о Яковлеве: «Этот м…. хочет поссорить меня с интеллигенцией».
Неплохо было бы и нашим функционерам и чиновникам поучиться у истории. А она нам говорит, что в России любой конфликт чиновника и интеллигенции всегда заканчивался отставкой чиновника.
Юрий Курьянов
Источник: https://academcity.org/content/vlast-i-intelligenciya-istoriya-konfliktov
Двойное сознание российского интеллигента
Советская интеллигенция служит власти и в то же время ненавидит власть. На фото: на встрече руководства партии с творческой интеллигенцией Никита Хрущев ругает Андрея Вознесенского (стоит на трибуне) и предлагает ему эмигрировать из страны. 1963 г.
РИА Новости
Философ Владимир Кантор рассказывал, как его друг Владимир Кормер, демонический красавец, гуляка и автор одного из самых значительных русских романов XX в. «Наследство», однажды в глухие застойные времена попал в специфическую, но одновременно и типичную для него историю.
Кормер позаимствовал у Кантора сборник рассказов Евгения Замятина с вызывающим знаком эмигрантского издательства на обложке. А затем, будучи нетрезвым, предсказуемым образом оказался в комнате милиции в метро. Лейтенант ознакомился с книгой, отчего Кормер протрезвел: последствия могли быть тяжелейшими.
Но милиционер отпустил позднего клиента, деликатно проводив по эскалатору до вагона со словами: «Как же вы такие книги читаете – и так пьете?»
Кормер и сам участвовал в тамиздате. В конце 1968-го, после вторжения в Чехословакию, в неформальном кружке, состоявшем из Юрия Сенокосова, Евгения Барабанова, Михаила Меерсона, Владимира Кормера и о. Александра Меня, созрела идея подготовки серии статей в связи с 60-летием сборника «Вехи». Кормеровский толчок к рефлексии по поводу слоя советского образованного класса вырос из этой идеи.
Три псевдонимированные статьи членов этого кружка, включая текст Кормера «Двойное сознание интеллигенции и псевдо-культура» (под псевдонимом О. Алтаев), были опубликованы в № 97 «Вестника РСХД» за 1970 г.
, издававшегося в Париже раз в три месяца под редакцией Никиты Струве. Они были собраны под единой шапкой Metanoia («Поворот сознания») и переданы на Запад Барабановым, фактически соредактором «Вестника».
Помимо всего прочего это был антинационалистический манифест. Например, в статье В. Горского (под псевдонимом скрывался искусствовед Евгений Барабанов; третьим автором под псевдонимом М.
Челнов выступил Михаил Меерсон, ныне православный священник в США) «Русский мессианизм и новое национальное сознание» говорилось: «Преодоление национал-мессианистского соблазна – первоочередная задача России. Россия не сможет избавиться от деспотизма до тех пор, пока не откажется от идеи национального величия».
Спустя почти полвека очевидно, что эксплуатация этого соблазна нынешней «постиндустриальной» властью позволяет главному идеологу российского изоляционизма собирать почти 90% активной или просто конформистской поддержки.
Разумеется, тезисы «Метанойи» были резко оспорены националистами. Досталось авторам и от Александра Солженицына, посвятившего отчаянной полемике с «Метанойей» часть статьи 1973 г. «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни», вошедшей в сборник 1974 г.
«Из-под глыб». В нем же опубликован текст «Раскол Церкви и мира» одного из авторов и идеологов «Метанойи» Барабанова, причем без псевдонима, – узнав о том, что этот участник сборника и скрывался под псевдонимом В. Горский, Солженицын фактически прекратил с ним отношения.
А в «Образованщине» (из того же сборника) Солженицын полемизировал именно с автором, скрывшимся под псевдонимом О. Алтаев. Он же отмечал «блестяще отграненные» Кормером шесть соблазнов русской интеллигенции. Которые при всей разнице нынешней эпохи и времени полувековой давности, судя по всему, находятся во вполне рабочем состоянии.
Солженицын подверг критике измельчание советской интеллигенции, ее стремление к приспособленчеству и бытовым благам. Этот слой, живущий «по лжи» ради квартиры, машины и семьи, он и назвал «образованщиной».
Солженицын мерил его этическими нормами, а надо было – социально-экономическими.
И потому он не распознал в «образованщине» народившийся в результате урбанизации советский средний класс со стандартными для «мидлов» социальными запросами, капиллярно описанными Юрием Трифоновым в его «Московских повестях» примерно в то же самое время.
Даже моральный выбор этой страты возник не из-за политических метаний, как у диссидентствующих героев Кормера в «Наследстве», а на основе бытовых сюжетов, как у Трифонова в «Обмене» или «Старике», где этические дилеммы связаны, вообще говоря, с недвижимостью.
Кормер безжалостен в своем анализе «бытовых» установок советской интеллигенции, но в то же время предостерегает от иронии по этому поводу, напоминая о том, какие ужасы пережила эта социальная страта в годы советской власти: «И если он (интеллигент. – А. К.
) не ощущает сегодня больше своей вины перед народом, то ведь и, слава Богу, они квиты – на пятьдесят втором году советской власти (статья писалась в 1969-м. – А. К.) народу самому неплохо было бы ощутить свою вину перед интеллигенцией».
Обиходных понятий «ватники» и «анчоусы» тогда не существовало, но сегодняшние споры о разделенном на большинство и меньшинство народе лишь отголоски того, что происходило с социальной структурой российского общества и сто, и пятьдесят лет тому назад.
Двойное сознание советской интеллигенции, по Кормеру, явилось прямым следствием ее положения: она служит власти и приспосабливается к ней, потому что стремится к благополучию, и в то же время ненавидит власть и мечтает о ее крушении. Эта раздвоенность образованного класса вернулась полвека спустя в путинской России.
В том числе и в виде дискуссий о возможности-невозможности сотрудничества с властью: «И кроме того, «ведь если не они, то на их место – какие-то другие, менее интеллигентные, менее порядочные»! Партийная книжка жжет интеллигенту грудь, но он не знает, как выбраться из этого порочного круга».
Интеллигент испытывает и просветительские иллюзии: «Он полагает, что там наверху и впрямь сидят и ждут его слова, чтобы прозреть, что им только этого и не хватает».
К просветительской иллюзии близко примыкает один из шести препарируемых Кормером соблазнов интеллигенции – оттепельный.
Как это и было во времена робкой модернизации по Дмитрию Медведеву, а иной раз бывает и сейчас, когда вдруг Владимир Путин посылает псевдолиберальные квазисигналы, перемен интеллигент ждет «с нетерпением и, затаив дыхание, ревностно высматривает все, что будто бы предвещает эти долгожданные перемены».
Рядом – соблазн революционный, более жесткий, чем оттепельный: интеллигенция, пишет Кормер, «неравнодушна к словам «крушение», «распад», «скоро начнется» и т. д.».
Соблазн технократический известен нам не только по временам «гаджетной модернизации» по Медведеву, когда казалось, что если каждого гражданина России вооружить айпадом, то страна тут же станет европейской, но и, в принципе, по длинной эпохе Путина, которого иной раз принято представлять публике как «русского немца», глубоко рационального политика. Слова Кормера о технократизации власти, близкой, например, Герману Грефу, как будто написаны не 45 лет назад, а сегодня: «Интеллигенция (к ней Кормер относит и государственную бюрократию. – А. К.) не желает видеть только того, что Зло не обязательно приходит в грязных лохмотьях анархии. Оно может явиться и в сверкающем обличье хорошо организованного фашистского рейха. Оно не падет само по себе от введения упорядоченности в работе гигантского бюрократического аппарата».
Оставшиеся соблазны – военный, который в иных ситуациях приходит как соблазн квасного патриотизма (смыкающийся «с искушениями национал-социализма и русского империализма»); соблазн социалистический, который в приложении к сегодняшним обстоятельствам оправдывает отступление от нормального развития как необходимый и неизбежный этап; соблазн сменовеховский, согласно которому власть, насытившись террором разной степени интенсивности, переродится в нечто вполне приемлемое и более гуманистическое сама собой.
Удивительно, но Кормер в самое глухое советское время, когда после вторжения в Чехословакию наступил «вельветовый сталинизм», не просто говорит о соблазнах, но, по сути, о необходимости их преодоления. Казалось бы, что могла сделать интеллигенция в то время? А писатель толкует о ее ответственности за происходящее.
О том, что она «явно держит в своих руках судьбы России, а с нею и всего мира».
В контексте жесткого социологизированного кормеровского анализа это не пафосная метафора, а очень рациональная констатация: интеллигенция или, если угодно, элиты несут свою долю ответственности за то, что, генерируя новые соблазны, которые на поверку оказываются лишь новой версией старых, они длят пребывание страны в анабиозе, по Кормеру, «нового русского мессианизма».
К 45-летию статьи Владимира Кормера «Двойное сознание интеллигенции и псевдо-культура»
Автор – директор программы Московского центра Карнеги
Полный текст статьи опубликован на сайте журнала «Общая тетрадь».
Источник: https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2015/09/04/607466-dvoinoe-soznanie-rossiiskogo-intelligenta
Кто такие диссиденты?
Но вот СССР распался (вернее, был разрушен тремя диссидентствующими власть имущими), а нынешняя Россия и другие его осколки стали строить рыночную экономику, демократию по западному образцу и всё, чего добивались диссиденты.
Казалось бы — всё! победа! достигли! Поднимай знамёна, пой победные песни, впрягайся в построение нужного им общества — общества свободы и справедливости! Но тут произошла очень странная вещь.
Большинство диссидентов не стали в ряды строителей новой жизни, а некоторые даже перешли на противоположные позиции — стали, как это ни странно, защищать советскую систему, против которой боролись.
Очень малая часть диссидентов побывала всё же у власти, но они очень быстро оттуда смылись: надо было строить, а они умели только разрушать! И теперь они вдруг из диссидентов стали «правозащитниками». Но чьи права они защищали и защищают? Нет, не права большинства россиян, чьи жизненные устои, не без помощи новоявленных правозащитников, были разрушены (этих они презирают: быдло, совки, мещане и т. д.), а права социальных и сексуальных меньшинств.
Так кто же они — диссиденты? Движение диссидентов зародилось в 1960-е годы, а в 1970-х годах стало важным явлением общественной жизни СССР.
Поскольку это, довольно разношёрстное, движение было тесно связано и с КГБ СССР, контролировавшего его, и со спецслужбами США и других стран Запада, о его организационной стороне известно поразительно мало. Видимо, и самим «героям» этого движения невыгодно раскрывать эту сторону, иначе давно проболтались бы.
Сами по себе диссиденты не представляли собой какой-либо общественной силы, но они действовали во взаимодействии с огромной пропагандистской машиной Запада, а это уже было серьёзно.
Поэтому идеи диссидентства с некоторого времени стали распространяться как в сознании большей части так называемой «творческой интеллигенции», так и, что самое страшное, в умах правящей партийно-государственной элиты, или, проще говоря, номенклатуры, без перехода которой на сторону Запада ничего бы не случилось (когда этих последних называют «элитой», меня коробит — ну какие они «лучшие»?).
Сила диссидентов была и в том, что они вовсю использовали большую и слаженную систему общенародного обсуждения общественных проблем — «политпросвет».
Так как официальная часть этой системы всем надоела, то диссиденты стали её «теневой» частью, работали на контрастах, в новых жанрах, но используя структуру официальной системы — общество «Знание», собрания трудовых коллективов и т. д.
В этой системе они играли роль вируса, использующего огромный механизм клеток. Но нет клеток — нет и вируса.
Теперь, когда система «политпросвета» сломана, понятно, почему оппозиция рыночным реформам, имея поддержку большинства населения страны, оказалась гораздо менее эффективна, чем былая диссидентская пропаганда, которая к тому же использовала эффект «запретного плода», который привлекал людей в силу его «запретности», не обладая на самом деле высокими литературными, художественными и другими достоинствами.
Возьмём хотя бы, к примеру, творения «гиганта мысли, отца русской демократии» А. И. Солженицына.
Весьма посредственный как писатель (на Западе его и писателем-то не считали, в лучшем случае — публицистом), он с помощью спецслужб США буквально в лаборатории «советологов» и по их рецептам создал шедевр фальсификации, сильно бьющий по чувствам идеологический продукт — «Архипелаг Гулаг».
И тот факт, что часть русской интеллигенции выбрала его в качестве пророка и кумира, просто поразителен! Но ещё более поразительно, что писатель крайне низкого литературного уровня получает статус «классика» исключительно «по анкетным данным»: узник ГУЛАГа, изгнанник, борец.
И всё! Человек злой, мстительный, с совершенно тоталитарным мышлением («Как нам обустроить Россию») получает статус духовного пастыря. Человек пошлый (см. «Один день Ивана Денисовича»), с крайне низкими моральными качествами получает звание «совесть интеллигенции». Сейчас это точно известно, и А. И. Солженицын сам об этом писал и этого не отрицает, что в лагере он сразу, легко и просто стал осведомителем, «закладывал» своих товарищей по несчастью. И это совесть нации?
Или А. Д. Сахаров, идеи которого были взяты как знамя сначала М. С. Горбачёвым, а затем той радикальной антисоветской группировкой, которая в 1991 г. взяла власть в России и до сих пор определяет ход антинародных «реформ». Что же это за идеи? Их яростно прозападный, антирусский, антироссийский характер совершенно очевиден.
Прежде всего, по своей жизненной философии А. Д. Сахаров именно диссидент. В науке это было полезно, ведь не зря же Советская власть привесила ему три (три!) звезды Героя.
Но когда он остался не у дел в науке, его симпатии оказались на стороне меньшинства, маргиналов, всегда атакующих нечто цельное, стабильное — политический порядок, культурное ядро, религию, мораль, этнос и т. д. Сейчас мало кто помнит, но именно А. Д.
Сахаров стоял и истоков «реформы» образования, которая сейчас привела к столь плачевным результатам, но продолжается и по сей день. Позиции большинства, ядра общества и государства вызывали его открытую и явную антипатию. В обществе он ценил не большинство, а именно малые группы, противостоящие национальной целостности, вообще людям, живущим обычной жизнью.
Вот вкратце некоторые его идеи. Разделить Россию на 150 частей, придав всем им статус союзных республик. Провести сближение социалистической и капиталистической систем с приоритетом капиталистической во главе в Мировым правительством. Россия до создания СССР — это вообще страшная «черная дыра», империя всемирного зла, ещё хуже СССР.
Во главе человечества должен быть Запад, и никак иначе (с намёком на США). И т.д., и т. д., и т. д., вплоть до призыва сбросить на СССР водородную бомбу. Но поразительно другое: множество умных, вроде бы интеллигентных людей читали эти, по существу, русофобские заявления А. Д.
Сахарова и благоговели перед ним, в то же время считая себя просвещёнными демократами и патриотами России! Здесь наблюдается явное расщепление сознания (психологи, где вы?).
Слава Богу, что постепенно выполнение разрушительных утопий, предложенных «демократами» типа А. Д. Сахарова, останавливается, но сколько горя и лишений оно принесло людям и сколько принесёт ещё, пока всё это не будет изжито окончательно. Но надежда есть (она есть всегда!). Ибо Россия — не Запад, в чём наши враги многократно убеждались. Мы другие, и мы выстоим!
Источник: https://ShkolaZhizni.ru/authors/bsp100/posts/14698/
О некоторых аспектах диссидентского движения
Я не буду вдаваться в лишние, как мне кажется, рассуждения вокруг этимологии термина «диссидентство» и разных его значений в том или ином историческом контексте.
Не буду также спорить с теми, для кого этот термин охватывает самые разные и даже разнородные неофициальные группировки и движения (включая литературные кружки, клубы самодеятельной песни, политические организации и т.д.).
Ограничусь дефиницией того, что имеется в виду под термином «диссиденты» в данном сообщении: диссиденты — это те советские граждане, которые в определенный исторический период исповедовали и осуществляли на практике то, что Андрей Сахаров назвал «идеологией прав человека» [1].
Поскольку многие диссиденты предпочитают употреблять термин «правозащитники», «правозащитное движение», эти термины в данном случае надо рассматривать как синонимы.
В рамках этой дефиниции периодизация и локализация правозащитного движения не должна представить особых трудностей.
Началом диссидентского движения принято считать первую демонстрацию и кампанию подписей в защиту арестованных писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля.
Конец движения, видимо, совпадает с прекращением деятельности «Московской общественной группы содействия выполнению хельсинкских соглашений» и публикации «Хроники текущих событий».
Переломным моментом, водоразделом в истории движения, оказалось дело членов «Инициативной группы защиты прав человека» Петра Якира и Виктора Красина (1972–1973) и обстоятельства, этому сопутствующие. Таким образом, временные рамки движения идут grosso modo от 1965 до 1983 года.
Период от так называемого «Маяка» (собраний на площади Маяковского, 1958) и деятельности юношеских литературных кружков и группировок (как, например, СМОГ) до дела Синявского-Даниэля по существу относится к предыстории диссидентского движения.
В этот период и были заложены его основы (например, математиком и юристом-любителем Александром Есениным-Вольпиным, его просветительской деятельностью среди молодых инакомыслящих). Моральным отцом, пионером движения можно считать и Валерия Тарсиса, вдохновителя молодых литераторов, впоследствии ставших участниками движения. О нем недавно была опубликована прекрасная статья старого смогиста Владимира Батшева [2].
Но корни движения можно найти и в новых веяниях, последовавших за XX съездом партии, и в литературных казусах от дела Пастернака до публикации произведений Эренбурга («Оттепель»), Семина («Семеро в одном доме»), Дудинцева «Не хлебом единым…» и «Одного дня…» Александра Солженицына.
В каком-то смысле диссидентство было инспирировано властями, ибо нашлись люди, представители интеллигенции, которые, воодушевившись решениями XX съезда КПСС, отнеслись к ним вполне серьезно, действуя, как им казалось, в духе этих решений и требуя их проведения в жизнь.
Вот таким-то путем многие и пришли в движение.
Знаменательными датами в истории движения были: первая демонстрация на Пушкинской площади, организованная Александром Есениным-Вольпиным (1965), так называемый «процесс четырех» (Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова, Алексея Добровольского и Веры Лашковой — 1968), выход в свет «Хроники текущих событий» и создание «Инициативной группы защиты прав человека» (1968, 1969), уже упомянутый арест и процесс Якира и Красина (1972–1973), создание «Московской хельсинкской группы» (1976).
Хотя движение распространилось и на другие города и республики СССР, в основном его ядро было локализовано в Москве. Социальный базис движения составляла, главным образом, либеральная интеллигенция.
При том что диссидентское движение систематически выступало в защиту культурных, национальных и религиозных прав соответствующих групп и что отдельные представители этих групп являлись одновременно участниками движения, оно было принципиально иное, совершенно отдельное явление, имевшее свою специфику и, следовательно, требующее сейчас отдельного рассмотрения. К тому же, всякая история диссидентского движения, если она включает также и историю национальных, религиозных и прочих подобных движений, не может отразить каждое из них полноценно. Необязательно также рассматривать как часть диссидентского движения любые другие проявления протеста (рабочие, профсоюзные, пацифистские, экологические движения и т.д.). А это, как я уже упомянул в начале моего выступления, делают многие. В то же время исключительно важно отражать взаимодействие диссидентского движения и движений партикулярных.
Большая заслуга правозащитников заключалась в том, что они информировали западную общественность о существовании, проблемах и борьбе именно этих движений. Говоря компьютерным языком, диссиденты как бы выполняли роль интерфейса между партикулярными движениями и внешним миром.
У правозащитников были связи с иностранными корреспондентами, они организовывали пресс-конференции, они выпускали и распространяли информационные периодические самиздатские издания о нарушениях прав человека («Хроника текущих событий», документы Хельсинкских групп и т.д.).
Как указано, общий знаменатель у диссидентов — «идеология прав человека». В центре ее, естественно, стоят человеческая личность и достоинство как абсолютные ценности. Согласно идеологии прав человека, борьба с ограничениями универсально признанных основных прав человека приоритетна.
Все индивиды должны оберегаться от какого бы то ни было нелегитимного вторжения в их личную сферу. Это императив. Никакие прочие соображения, будь то политические, социальные, моральные или практические, не могут быть поставлены над императивом осуществления этих прав. Высказывания диссидентов по этому поводу не оставляют сомнений.
При этом за права человека необходимо бороться открыто, легальными методами и не прибегая к насилию. Диссиденты «…не только провозглашают все это, но и осуществляют, так сказать, в явочном порядке» [3, с. 288]. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».
Неслучайно Андрей Сахаров выбрал эти стихи из «Фауста» как эпиграф к своим «Размышлениям…» [4].
Источник: http://gefter.ru/archive/10390
Интеллигенция: Надо жить интенсивно
В общеобразовательных школах и прочих аналогичных коллективах иногда случаются такие сцены: сопливый неряшливый бутуз хлещет по… лицу приличного мальчика из интеллигентной семьи — мальчик ошарашенно молчит и только закрывается.
Профессор Степан Степаныч, страдалец коммунальной квартиры, обнаружил пропажу с кухонного стола банки икры, и хотя раньше безропотно терпел подобные выходки соседки Нюры, на сей раз не выдержал: «Вы часом не видели на моем столе банку икры?» «А ты это видел?» — заорала Нюра и, задрав халат, выставила часть тела, которую обычно обнажают при уколах в больнице. Потрясенный Степан Степаныч провел остаток дня в противной нервоте. В электричке тройка веселых парней плюнула в… лицо элегантному юноше и принялась громко и подробно обсуждать прелести его спутницы — сидящие неподалеку «очкарики» брезгливо и стыдливо закрылись газетами.
Эти жертвы, эти несчастные принадлежат к любопытному зоологическому семейству, известному под общим названием «интеллигенция». Виды и подвиды: интеллигенция техническая, научная, творческая, народная, прогрессивная, гуманитарная; в просторечии: «очкарики», «шляпня», «фуфырики» и т. д.
«Простые люди из народа» относятся к ним с недоверием и насмешкой, примерно как туземцы к миссионерам.
В забавном и грустном рассказе Бунина «Ночной разговор» гимназист двинулся в народ: «Он все лето не разлучался с работниками — возил сперва навоз, потом снопы, оправлял ометы, курил махорку, подражал мужикам в говоре и в грубости с девками, которые дружески поднимали его на смех, встречали криками: «Веретёнкин, Веретёнкин!» — дурацким прозвищем, придуманным подавальщиком в молотилку Иваном». Народ терпеть не может интеллигентов за конкретную неумелость, рассеянность, стремление к преобразованиям и рассуждения о справедливости. В романе «Похождения бравого солдата Швейка» капрал вспоминает: «Когда я еще был ефрейтором, под моей командой был один редактор. Он меня иначе не называл, как паршивой овцой, которая всю армию портит. Когда я учил его делать вольные упражнения до седьмого поту, он всегда говорил: «Прошу уважать во мне человека». Я ему тогда показал, что такое «человек». Как-то раз подвел его к большой луже и скомандовал: «Nieder!»; пришлось парню падать в грязь, только брызги полетели, как в купальне… На следующий день он снова валялся в грязи, как свинья, а я стоял над ним и приговаривал: «Ну-с, господин редактор, так кто же выше: паршивая овца или ваш «человек»? Настоящий был интеллигент»…
Семейство интеллигентов в природе появилось сравнительно недавно — века полтора-два назад. Его представители — поборники равенства, справедливости, противники сословного общественного устройства. Основное занятие: умственный труд.
Определение требует уточнения: тело в принципе разумно, руки, ноги и прочее обладают собственным автономным разумом, следовательно, речь идет о тружениках головного мозга. Последний отличается любопытными особенностями: согласно прогрессивным дарвинистам, человек суть инфантильная обезьяна с нарушенной внутренней секрецией.
Это нарушение привело к образованию человеческого мозга, способного абстрагироваться от всего остального. Это «все остальное» — объективный мир, мир объектов, который отличается изначальным дуализмом: присутствием или отсутствием. В данном плане галактика либо инфузория равно интересны и требуют равного внимания.
Это напоминает изречение из Бхагават Гиты: «Мудрый смотрит на всё одинаково: и на брамина, украшенного ученостью, и на собаку, и на поедающего собаку». Мы сейчас можем добавить: потому что все это состоит из тех или иных комбинаций элементарных частиц.
Для интеллигента человечество тоже состоит из элементарных частиц — человеков; пол, возраст, цвет кожи суть особенности акцидентальные, не субстанциальные. Однако разница меж интеллигентом и мудрецом капитальна. Последний вне мира сего и ему на него наплевать.
Интеллигент признает этот мир при непременном условии: его надлежит пересоздать, перекроить, переделать. Когда интеллигенция только возникла, энциклопедисты и деисты века Просвещения более или менее признавали наличие Творца или Верховного Существа, сетуя на явное несовершенство сотворенного мира.
Такие люди, как Лаплас и Ламетри, восхищались Богом как великолепным техником, который придумал и реализовал часовой механизм вселенной. Понятно, за шесть дней трудно было предусмотреть всё. Нам, тварям и последователям, Творец оставил миссию завершить творение.
Так интеллигент стал заместителем Творца, потом субординация исчезла сама собой и появилась новая порода «особей головного мозга», создателей общих идей. В человеческом теле этот мозг играет скромную роль координатора: многочисленные проблемы бытия решаются всеми органами сообща, поскольку каждый наделен специфическим разумом.
Однако головной мозг — микрокосм, отражающий всё существующее и способный в своей сфере моделировать и комбинировать данности внешнего мира.
Когда он, забывая о своей роли в человеческой композиции, «узурпирует власть», это приводит к дисгармонии и потере ориентации: человек постепенно теряет натуральные связи с конкретным своим окружением и погружается в химерическую область церебральных эманаций.
Интенсивность подобного процесса порождает разнообразные физические и психические болезни, но в любом случае человек чувствует себя весьма беспокойно. Ведь он знает, что в природе нет и не может быть никакого равенства, никаких прямых линий, линейного времени и трех измерений, никакой справедливости, долга, морального закона и т.п. Но при этом он твердо убежден: человека и природу необходимо переделать, и его не смущает беспрерывная противоречивость собственных общих идей. Если земля — пылинка в бесконечном космосе, то зачем вообще всё, в том числе прогресс и преобразования? Но с другой стороны, бесконечность — следствие равенства, равнодольной делимости, идеи чисто головной. Интеллигент «витает в облаках», придумывает модели микро- и макрокосма, модели человека, основанные на воображаемых посылках, и при этом часто попадает в ситуации, упомянутые выше. Почему? Потому что живет в опосредованном мире, созданном знаковыми системами.
Знак всегда представляет нечто иное. Интеллигент, к примеру, «вобьет себе в голову», что все люди добры или, напротив, злы, придумает талантливые сравнения народа с почвой, глубинным источником, кладезем, огромным потенциалом, начнет восхищаться «терпкой остротой народной мудрости», «солеными шутками», пословицами, поговорками.
Боже мой, сколько самородков, их превратили в скотов… эксплуататоры. Грубый мужик или наглая баба «на самом деле» не таковы, их довела до этого «среда», надо их воспитать, обработать на манер горной породы или дерева, и тогда заблестит «золото сердца».
Другой вариант предвзятой общей идеи: жизнь изначально опасна, народ — косная масса, стадо, воспитывать эту сволочь бесполезно, надо их давить или, по крайней мере, остерегаться, «быть во всеоружии». Интеллигентный юноша принимается за тренажер, кун-фу, вдохновленный «аналогичными случаями» и успехами киногероев.
Меж собой и потенциальными хулиганами он воздвигает опосредованную систему боевых приемов, «моделирует схватку», не желая верить, что уличная драка — это импровизация, не требующая предварительного сценария и подготовки. Это напоминает притчу дзена про кота и лису, которые спорили о способах бегства от собак.
Лиса заявила, что знает минимум десять таких способов, кот пригорюнился: он знал только один. Примчались собаки: кот мигом взлетел на дерево, лиса принялась выбирать самый лучший способ из десяти и попала в лапы.
Жизнь — беспрерывная импровизация и никакой аналитике не поддается; «прошлое» и «будущее» суть церебральные фантомы; окружающие вещи и люди есть то, за что они себя выдают.
Интеллигенты вряд ли согласятся с таким категорическим утверждением, они знают: мы сами по себе, жизнь сама по себе, здесь наш «внутренний мир», там — «мир внешний», до крайности несовершенный, взыскующий реформаций.
Они теряются и паникуют, когда встречают несводимую к дистанции и знаковой системе реальность, например, внезапную агрессию, «бессмысленную жестокость», скабрезные позы, анекдоты, эмерджентность «материально телесного низа» вообще.
Они паникуют при виде кошмарных пейзажей цивилизации и «технического варварства», хотя все это столь же натурально, как деревья и звезды. Здесь вот какой момент: необходимо различать науку и технику. Ученые придумывают абстрактные схемы и модели, «научная реальность — частный случай фантастической панорамы», как сказал Ортега-и-Гассет.
Технику делают «простые люди из народа» при помощи специфического разума рук и специфической интуиции материала. По словам Германа фон Кайзерлинга, это сродни способности дикарей ориентироваться в джунглях или выбирать то или иное дерево для постройки лодки. Заметим: для этих «простых людей» любой материал индивидуален и жизнеспособен.
Отсюда обычные насмешки над интеллигентами: они «безрукие» и «не умеют вбить гвоздя». Понятно почему: для «работников умственного труда» — социологов, политиков, экономистов, юристов, гуманистов, просветителей, культуртрегеров — «человечество» это однородный человеческий материал, доступный любой экспериментально идеологической интерпретации.
Хорошо если это «добрые интеллигенты», радеющие о «счастливом будущем человечества». Ну а если сомнительно добрые, убивающие «ради блага людей» сотни тысяч животных в своих институтах, а если совсем злые, уничтожающие в «справедливых войнах» половину своих и чужих? Все они рабы общих идей, сомнамбулы агрессивного головного мозга, который учитывает всё, не брезгует ничем, высасывает жизненные силы из своих носителей, а затем из всего окружающего.
В начале 20-х годов Макс Шелер высказал идею о ресублимации, о признаках «оттока жизненной энергии от головного мозга», имея в виду массовый спорт, женскую, молодежную, расовую эмансипацию. Сейчас видно, во что все это превратилось, не стоит даже распространяться на данную тему. И все же вряд ли этому совершенному инструменту смерти удастся победить первобытный Хаос.
Источник: http://golovinfond.ru/content/intelligenciya-nado-zhit-intensivno
Загрузка...
