Политика и наука параноика — психология

Психология в политике от объяснения к воздействию

Политика и наука параноика - психология

Психология в политике от объяснения к воздействию

Л.Я.ГОЗМАН

Текст статьи был написан в период стажировки автора в Международном Исследовательском Центре им. Вудро Вильсона в Вашингтоне.

Возможность практического использования социальной психологии в политике определяется двумя факторами, прежде всего тем, насколько вообще психология релевантна политике.

Социальнопсихологические методы и модели отнюдь не универсальны; они адекватны только по отношению к тем явлениям и процессам, в которых психологические закономерности являются ведущими или, по крайней мере, достаточно значимыми.

Таким образом, психологию следует использовать в политике в том и только в том случае, если действия основных участников политического процесса могут быть объяснены психологическими феноменами — установками, типом социализации, восприятием себя и друг друга и т. д.

, или, точнее, если политика в принципе не может быть объяснена без привлечения этих феноменов. Вторым фактором является наличие в арсенале социальнопсихологических методов, таких, которые могут быть применены для решения политических проблем.

Политика как психологический феномен

Очевидная для неспециалиста психологическая детерминированность политического процесса, выражающаяся в огромной роли, которую играют в политике эмоции, межличностные отношения, иллюзии, парадоксальным образом не замечается или даже игнорируется при профессиональном анализе политических феноменов политологами.

В рамках политических наук политика традиционно рассматривается как процесс взаимодействия неких коллективных субъектов — социальных или территориальных общностей, групп влияния, региональных элит. Отдельный политик при этом не столько личность, сколько выразитель объективных интересов тех, кого он представляет.

Картина политической жизни выглядит в результате, вопервых, чрезвычайно запутанной, а иногда и параноидальной (мы всегда вынуждены отвечать на вопрос о том, какие силы и какие интересы стоят за тем или иным действием или заявлением), а вовторых, деперсонализированной.

«Нефтяные монополии » или «компрадорская буржуазия » как субъекты политического процесса не имеют человеческих черт и, соответственно, не могут быть предметом психологического анализа.

Эвристичность принятых в политических науках принципов анализа не вызывает сомнений. Однако реальность всегда богаче любых, даже и самых эффективных моделей. В частности, реальные субъекты политического процесса в значительной степени персонифицированы.

На политической арене сотрудничают и конкурируют не просто представители безличных общественных групп, а живые люди. Их идеи, таланты, амбиции и ограничения оказывают прямое воздействие на политический процесс.

Например, конфликт между президентом России и Верховным Советом носил объективный характер и вполне мог быть описан на традиционном для

71

политической науки языке. Однако конкретный сценарий развития событий, от знаменитого Указа Президента, распускавшего Парламент, до трагических событий 3-4 октября 1993 г.

, вряд ли может быть понят без апелляции к личностным особенностям тех, кто персонифицировал реформаторские и консервативные силы страны, — Б.Н. Ельцина, Р.И. Хасбулатова, А.В.

Руцкого, а также без анализа социальнопсихологической ситуации, сложившейся в Кремле и в Белом Доме.

Психологическая детерминация политического процесса явным образом проявляется в условиях диктатур или военных режимов, где личностные особенности лидера не опосредуются ни законами, ни длительным процессом согласования интересов, а напрямую проявляются как во внутренней политике, так и, в особенности, на международной арене.

Но это верно и для демократических государств, где и законы, и конкретная политическая ситуация оставляют лидерам достаточно степеней свободы для выбора психологически наиболее близкого им решения и метода его реализации, а гражданам — для выбора способа реагирования на эти решения и непосредственного или опосредованного воздействия на лидеров.

Наиболее ярко психологические закономерности проявляются во внешней политике, где решения часто принимаются в условиях строгой секретности и дефицита времени, а предусмотренные демократическими принципами процедуры согласования и обсуждения не могут быть реализованы в полной мере. Следствием этого является более авторитарный характер внешней политики по сравнению с политикой внутренней. На процедуру и характер принимаемых решений влияет и то, что партнеры, за исключением самых близких союзников, не только не склонны давать друг другу полную информацию, но, наоборот, широко прибегают к различным видам дезинформации. Подготовленные в узком кругу, очень часто в цейтноте и почти всегда в условиях неопределенности, внешнеполитические акции несут на себе печать личностных особенностей политических лидеров (см. напр., [5]).

Кроме того, межгосударственные отношения являются одновременно и межличностными. Рядовые сотрудники, готовящие текст соглашения, говорят о Германии или США; на более высоких уровнях речь уже идет о Г. Коле или Б. Клинтоне.

Для самих же лидеров человеческий контекст их взаимоотношений является порой не менее важным, чем политический. В 1948 г. Г. Трумэн вступил в конфликт с собственными дипломатами и поддержал Израиль в ООН, говоря, что он дал определенные обязательства X.

Вейцману и не желает, чтобы тот считал его лжецом [7].

В политологической литературе содержится достаточно доказательств того принципиального влияния, которое оказывают на внешнюю политику параметры социального восприятия. Например, «терпимость » западных держав к Гитлеру накануне второй мировой войны частично объясняется тем, что Н. Чемберлен и Э.

Даладье атрибутировали Германии не столько агрессивные устремления, сколько желание преодолеть последствия Версальского договора [4]. Собственно, это и была официальная версия германского МИДа.

Различные формы искажения образа оппонента или партнера сыграли свою роль и во время войны во Вьетнаме, и в ходе переговоров по разоружению, да и в любой другой ситуации, когда государства не просто сосуществовали, а взаимодействовали друг с другом.

Но и внутренняя политика отнюдь не свободна от влияния психологических явлений.

Так, динамика популярности политических лидеров, а значит, их победы или поражения на выборах никак не могут быть сведены к эпифеноменам успехов и неудач их политики. Например, после войны в Заливе рейтинг Дж.

Буша достигал 85%, а накануне выборов, менее чем через два года, он не превышал 30%. Вряд ли за этот период Дж. Буш стал в три раза «хуже «.

Психологические факторы играют огромную роль в принятии политических решений. Лидер не может проверять надежность всех предлагаемых ему аргументов, например, оценивать методику статистических расчетов. Выбор того или иного варианта действий определяется

Читайте также:  Рентабельность дружбы: сколько мне это стоит - психология

72

тем, насколько убедительно представили данный вариант его сторонники, в каких отношениях находятся они с лидером, насколько он им доверяет, какие мотивы им приписывает. Чем более чрезвычайной является или представляется ситуация, тем меньше возможностей для рационального анализа и, соответственно, тем больше роль межличностных отношений внутри аппарата власти [3].

Важная роль личностных компонентов в процессе выработки и принятия политических решений предопределяется еще и тем, что ни в какой, даже в сверхбюрократической, структуре невозможно составить должностные инструкции таким образом, чтобы они покрывали все возможные ситуации.

В результате конкретное влияние данного человека определяется не только и не столько официальной позицией, сколько его собственной активностью, неформальным статусом и т. д. Так, влияние и власть председателя Комитета начальников штабов США генерала К.

Пауэлла, занимавшего эту должность во время Войны в Заливе, определялись, в первую очередь, не должностью как таковой, а тем глубоким уважением, которое испытывали к нему американские военные. Его предшественники на этом посту, формально обладая теми же полномочиями, что и он, фактически занимали более низкие позиции в иерархии власти.

В менее стабильных структурах вариации в понимании обязанностей и прав, связанных с конкретной должностью, еще более важны. Например, роль Г. Бурбулиса ни в коей мере не описывалась весьма туманными полномочиями Государственного секретаря РФ.

Источник: http://hr-portal.ru/article/psihologiya-v-politike-ot-obyasneniya-k-vozdeystviyu

Наука и паранаука: столкновение на «территории» психологии

Наука и паранаука: столкновение на «территории» психологии

© А. В. Юревич

Парадоксально, но факт, что и наука невольно внесла свой вклад в возрождение, казалось бы, давно побежденных ею иррациональных верований. Она породила гипотезы — о существовании биополей, о возможности экстрасенсорного восприятия, о влиянии космоса на организм человека и т.д., которые уверенно используются астрологами и экстрасенсами в качестве объяснительных принципов.

Она подала им пример социальной организации: сообщества магов и колдунов явно моделируют основные способы организации и иерархизации научного сообщества, создавая свои институты (здесь трудно не вспомнить НИИЧАВО — Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства, блестяще и, как теперь выяснилось, прозорливо описанный братьями Стругацкими в романе «Понедельник начинается в субботу»), ассоциации и академии, присваивая себе ученые степени докторов парапсихологии или магистров белой и черной магии и прибегая к прочим формам самоорганизации, характерным для ученых. А главное, именно наука своими открытиями, регулярно разрушающими привычное мировосприятие, внушила массовому сознанию, что в принципе все возможно — даже то, что совсем недавно казалось абсолютно нереальным

Рассматриваются основные причины «ренессанса» паранауки, к числу которых автор относит «здесь-и-теперь-психологию» современного обывателя, распространение идеологии постмодернизма, а также успехи самой науки.

Психологическая наука характеризуется как область наиболее тесных контактов науки и паранауки, обладающая наименьшей — в сравнении с другими научными дисциплинами — защищенностью от паранаучных «вторжений». Анализируется проблема демаркации науки и паранауки.

Обосновывается позиция, согласно которой когнитивные критерии демаркации неэффективны, и проблема может быть решена только на основе социальных критериев.

Ключевые слова: наука, паранаука, психология, иррационализация, критерии рациональности, когнитивное, социальное, критерии демаркации.

Психологический журнал, №1, 2005

1. Ренессанс паранауки

Проблема демаркации науки и паранауки неожиданно встала с новой остротой в начале XXI в., когда человечество, окружив себя компьютерами и другими техническими изобретениями, обеспечив себе комфортный быт на основе научного знания, казалось бы, давно оставило во мраке веков всевозможные формы мракобесия.

Тем не менее паранаука сейчас переживает подлинный ренессанс, причем и в тех культурах, которые всегда славились рациональностью и прагматизмом. В конце 70-х гг. прошлого века известный канадский физик К.

Саган писал: «Сейчас на Западе (но не на Востоке) наблюдается возрождающийся интерес к туманным, анекдотичным, а иногда и подчеркнуто ложным доктринам, которые, если бы были правдивыми, создали бы более интересную картину вселенной, но, будучи ложными, выражают интеллектуальную неаккуратность, отсутствие здравомыслия и траты энергии в ненужных направлениях» [23, с. 247]1 . По его мнению, их популярность выражает активность наиболее примитивных — лимбических — структур мозга, находящую выражение в «стремлении заменить эксперименты желаниями» [там же, с. 248]. В конце 80-х гг. на «родине» Силиконовой долины — в штате Калифорния — профессиональных астрологов было больше, чем профессиональных физиков [14]. А сейчас астрологические прогнозы печатают 90% американских газет, в то время как материалы, посвященные науке и технике, — лишь 10% [там же]. Да и вообще современное западное общество переживает состояние, которое, перефразируя известное высказывание М. Вебера, можно назвать иррационализацией всей общественной жизни (напомним, что именно, говоря словами М. Вебера, «рационализация всей общественной жизни» стала одной из главных предпосылок формирования науки Нового времени [3]).

Еще большую выраженность эта иррационализация приобрела в современной России, что выглядело абсолютно невозможным еще совсем недавно, когда на ее пути стоял твердый и казавшийся незыблемым материализм советского обывателя и неусыпная бдительность советских идеологов, а любой возомнивший себя колдуном или прорицателем рисковал оказаться если не на костре, как его средневековые предшественники, то как минимум в учреждении для психически больных. Сейчас именно эти колдуны и прорицатели, к услугам которых вовсю прибегают даже такие вполне прагматически настроенные люди, как политики, оказались истинными властителями дум. По данным, которые приводят СМИ, их у нас насчитывается уже более 300 тыс.2 Их гонорары совершенно несопоставимы с доходами ученых, разве что с Нобелевской премией. На одну программу, посвященную на нашем телевидении науке, приходится несколько, посвященных гадалкам и экстрасенсам. Рекламы соответствующих услуг украшают все наши коммерческие газеты. А в солидных книжных магазинах напротив секций философской или социологической литературы располагаются секции литературы астрологической.

1 Образцы подобных доктрин, перечисляемые К. Саганом: астрология, учение об аурах, парапсихология, мистицизм и т.п.

2 Для сравнения: профессиональных ученых — 400 тыс., т.е. колдунов у нас почти столько же, сколько ученых, что достаточно точно передает уровень рационализма современного российского общества.

Таким образом, приходится констатировать, что паранаука сейчас пронизывает все сферы нашей жизни, причем и те, которые традиционно считались наиболее рационалистическими. А слабое сопротивление научного сообщества, вроде создания Комиссии при Президиуме РАН по борьбе с лженаукой, не в силах остановить ее экспансию.

При этом наука, — в истоках которой не только борьба с «ненаучным» мировоззрением, но и толерантность к непохожим на нее формам мировосприятия, не только стремление рационализировать умы, но и желание понять иррациональное, — сделала и саму иррационализацию объектом научного познания, предложив ряд ее объяснений.

Эта тема заслуживает серьезного изучения. В данном же контексте, не углубляясь в нее, отметим лишь, что стремительное разрастание сообщества колдунов и т.п.

Читайте также:  Облигатное научение - психология

нельзя объяснить лишь простыми причинами — вышеупомянутой иррационализацией всей общественной жизни (которая сама по себе нуждается в объяснении), обилием шарлатанов, стремящихся на этой иррационализации подзаработать, и т.д.

Немалую роль, по-видимому, играют и такие факторы, как ослабление в западной культуре традиционных протестантских ценностей, на которые традиционно опирался рационализм, «здесь-и-теперь-психология» современного западного обывателя, проявлениями которой служат нежелание ждать, пока рациональная наука решит его проблемы, массовая вера в чудеса и т.

п. (см.: [17]). Важное значение имеют также личностные факторы и ситуации, в которых иррациональное восприятие существующего миропорядка явно выполняет психотерапевтическую функцию. Например, после потери близкого человека вера в переселение душ и возможность контактов с ними спиритуалистическими способами позволяет смягчить горечь таких утрат.

Читать далее >>>

Источник: https://quasiscience.mirtesen.ru/blog/43682341995

Основы политической психологии

Начнем с самого общего определения, к которому будем еще не раз возвращаться дальше, по ходу книги, для его дальнейшего уточнения и развития. В самом первом приближении, политическая психология — междисциплинарная наука, родившаяся на стыке политологии и социальной психологии.

Ее главная задача состоит в анализе психологических механизмов политики и выработке практических рекомендаций по оптимальному осуществлению политической деятельности на всех уровнях.

Собственно говоря, именно для этого она и появилась, на этом и стал наращиваться ее ныне уже вполне самостоятельный статус.

Современную политическую психологию надо рассматривать, что называется, с двух концов. С одной стороны, существовала и развивается западная политическая психология, С другой стороны, в 80-е годы начала складываться отечественная психология политики.

Сейчас, спустя годы, они естественным путем слились в единую политическую психологию. Однако история и предыстория каждого направления продолжают сказываться.

Именно поэтому, для более полного понимания картины, мы рассмотрим и то общее, что сложилось в политической психологии как науке, и то особенное, что в отдельных деталях продолжает их различать между собой.

Формально датой рождения западной политической психологии считается 1968 г., когда при Американской ассоциации политических наук было учреждено отделение политической психологии, а в ряде Университетов США (прежде всего, в Йельском) начали читаться специальные курсы политической психологии.

Однако предыстория политико-психологических идей, наблюдений, знаний и даже конкретных исследований имеет значительно более давние истоки, уходящие своими корнями в античность.

На Западе и на Востоке, от Аристотеля до наших дней накоплено уже огромное количество теоретических и эмпирических разработок.

Политическая психология — новая и, вместе с тем, очень старая наука. От Аристотеля до наших дней и политики, и ученые интересуются субъективной стороной политических процессов.

Их и изучает политическая психология — научная дисциплина, возникшая на пересечении интересов политологии и психологии. Согласно авторитетному мнению Дж.

Кнутсон предметом политической психологии являются “психологические компоненты политического поведения человека”, социальных групп и целых народов, исследование которых позволяет “применить психологические знания к объяснению политики”.

В современных развитых западных странах политическая психология прочно вошла в арсенал практической политики. Без специальной помощи и консультирования экспертов в этой сфере не обходится принятие практически ни одного важного политического решения.

К этому привыкли президенты и сенаторы, электорат и кандидаты на выборах, средства массовой информации и общественное мнение.

К сожалению, как уже говорилось во введении, и как мы увидим дальше, в нашей стране политическая психология как наука до сих пор делает все еще только первоначальные шаги.

Задача данной главы, а затем и всей книги состоит в ознакомлении с достижениями мировой политической психологии, с намечающимися путями ее развития в нашей стране, а также с основными, необходимыми как исследователям, так и, в значительной мере, практикам, конкретными прикладными инструментами политико-психологического анализа.

В основе любой науки лежат некоторые методологические основания — та самая общая логика и метод мышления, которыми руководствуется эта наука, в рамках которой ее можно и нужно рассматривать. Для западной политической психологии такой основой стал поведенческий подход. Не поняв его, трудно понять, что представляет собой политическая психология как наука.

Главной методологической основой современной западной политической психологии принято считать поведенческий (иногда говорят прямо, бихевиористский) подход к пониманию политики. Его суть понятна из самого названия: это рассмотрение политики как особой сферы поведения людей.

История поведенческого подхода ведет отсчет времени его существования с середины 30-х годов XX века, когда стали появляться первые работы, в которых нащупывались иные возможности вместо принятых прежде подходов — в частности, вместо считавшихся “спекулятивно-историческими”, в духе расхожих мифологем, “психологии народов”, или психоаналитической интерпретации политической истории. В своем развитии поведенческий подход изначально стремился к более “конструктивно-прагматическому” осмыслению политики на основе соединения политического и психологического знания.

Одним из первых необходимость этого понял и попытался осуществить американский исследователь Ч. Мерриам.

Обосновав положение о политическом поведении как о центральной концепции политической науки, он предложил выявлять специфические черты политического поведения индивида, тех или иных социальных групп, а также массовых феноменов эмпирическим путем, количественными методами, соединяя в политической науке исследовательские приемы эмпирической социологии и социальной психологии. Однако не все эти абсолютно благие намерения удалось реализовать даже до сих пор. Хотя заслуги Ч. Мерриама в становлении политической психологии, разумеется, бесспорны.

Затем значительный вклад в развитие поведенческого подхода был внесен также американцем Г. Лассуэлом. После этого, под влиянием первых основополагающих работ названных исследователей, число сторонников поведенческого подхода стало стремительно расти.

Фактом является то, что в течение долгих последующих лет понятие “поведенческий подход” стало вбирать в себя подавляющее большинство исследований в западной политической науке вообще.

Читайте также:  Реактивное сопротивление - психология

На сегодняшний день поведенческий подход к политике, в целом, представляет собой обширный конгломерат различающихся между собой исследовательских тенденций, объединяемых лишь общим вниманием к “человеческому фактору”, к поведению людей в политике, которое, однако, трактуется в разных вариантах по-разному.

В содержательном отношении уже с самого начала поведенческий подход поставил в центр внимания не только внешне наблюдаемые аспекты человеческой деятельности (собственно “поведение”) в политике, но и внутренние субъективные механизмы такого поведения, В частности, особое место в рамках поведенческого подхода занимали исследования социально-политических установок, сознания, самосознания и стереотипов субъекта политического поведения. Трактовались подобные механизмы, однако, достаточно узко, как производные от внешних условий, в соответствии с базовой схемой психологического бихевиоризма: “S (стимул) ==> R (реакция)”. Кратким был и перечень таких механизмов — по сути дела, в большинстве западных исследований до сих пор все сводится к доминированию “установочного акцента”, причем наибольшее внимание уделяется нормативным установкам, определяющим поведение, приемлемое с точки зрения господствующей политической системы, и формирующимся в сознании людей стереотипам.

В западной науке поведенческий подход к политике традиционно основывался на своего рода “идеальной” модели “политического человека” — гражданина, существующего внутри некоторой системы политических отношений.

Постулировалось, что такой человек заведомо обладает минимально необходимым для жизни в такой системе набором социально-политических качеств.

Это означало, что он является высоко моральным (с точки зрения принятых в данном обществе норм), что руководствуется рациональными мотивами поведения, положительно относится к “естественному” (привычному для данного общества) правопорядку.

Постулировалось, что обычно он ставит перед собой достаточно четко определенные социально-политические цели, умеет выбирать эффективные средства их достижения, а также способен “правильно” [в соответствии с нормами и ценностями господствующей политической системы) оценивать политические силы и отдельных общественно-политических деятелей — разумеется, с точки зрения их соответствия сформулированным политическим задачам.

Традиции подобной модели, в разных вариантах, восходят еще к философским взглядам Дж. Локка, А. Смита, Ж. Ж. Руссо, А. Фергюссона и др.

В прикладном выражении, сторонники поведенческого подхода исходят из достаточно простых соображений: что у избирателя “есть определенные принципы”, что он “в какой-то мере разумен”, у него “есть собственные интересы”, однако, осознает он их далеко не всегда, да и присутствуют они в его сознании далеко не в той “экстремальной и детализированной форме, в какую их унифицированно облекли политические философы”. Задачей прикладного, эмпирически ориентированного поведенческого подхода и выступал поиск тех конкретных политико-психологических норм, в которых реально, поведенчески существуют и проявляются названные понятия и категории более высокого, философского порядка.

В других вариантах, поведенческий подход исходит из того, что центральным пунктом рассмотрения политической науки вообще являются любые формы участия человека или групп людей в осуществлении власти (или в противодействии ее осуществлению).

Это формы, охватывающие участие в формальных организациях и массовых движениях, включенность в различные элементы политической системы или осознанную отстраненность от них, публичную манифестацию взглядов с целью воздействия на общественное мнение, политические институты и руководящие (правящие) политические группы.

В этом варианте поведенческий подход ориентируется на анализ некоторых действий (или уклонение от таковых) некоего субъекта в отношении политической системы. Структура таких действий, как правило, включает субъекта действий, обстоятельства осуществления этого действия, объект действия и соответствующие целевые установки данного действия.

Наиболее интересными для анализа при таком подходе с политико-психологической точки зрения являются субъект политического действия и те внутренние субъективные механизмы, которые им движут.

Важнейшим достоинством поведенческого подхода является акцент на субъективные аспекты и состояния политики, внимание к тем политико-психологическим составляющим данной сферы общественной жизни, которые до этого недооценивались, а подчас просто игнорировались иными направлениями политологии, нацеленными на рассмотрение более объективных компонентов политической жизни общества.

Недостатки упрощенных вариантов поведенческого подхода. Основными чертами поведенческого подхода, критически выделяемыми сторонниками иных направлений, считаются несколько основных моментов.

Во-первых, это стремление анализировать политическое поведение прежде всего, а во многих случаях исключительно как поведение на выборах, т.е. абсолютизация без сомнения важной, но лишь одной формы политической жизни.

Как правило, статистические и опросные исследования в рамках этого варианта поведенческого подхода дают лишь данные о возможном (вероятном) выборе электората, но не допускают проникновения в политико-психологические механизмы этого выбора.

Таким образом, эти сведения не являются — хоть иногда и представляются некоторым политикам и политологам — самодостаточными. В дальнейшем рассмотрении, мы постараемся избежать данного уклона.

С нашей точки зрения, содержательный анализ психологических механизмов политического поведения представляется значительно более продуктивным направлением.

Во-вторых, к недостаткам данного варианта часто относится тенденция рассматривать политическое поведение лишь в условиях стабильности политической системы, оставляя за рамками анализа политическое поведение в дестабилизированных ситуациях — например, в условиях разнообразных кризисов.

По сути дела, при таком варианте в рамках поведенческого подхода речь идет исключительно об институ-ционализированном политическом поведении. Это прежде всего косвенное изучение политических институтов на основе анализа результатов их влияния на людей и их поведение.

При таком подходе исчезает другая сторона: влияние политических процессов, политического поведения людей на политические институты. Нам представляется, что и эта сторона критики вполне справедлива. Реально, возможности поведенческого подхода значительно шире.

Более того, в отличие от статично-институционального, именно динамично-процессуальный вариант поведенческого подхода открывает перед политической психологией новые значительные перспективы. В этом, собственно, и состоит ее изюминка; это то, чего не могут делать другие политические науки.

В-третьих, частую критику вызывает некоторая склонность отдельных разновидностей поведенческого подхода к ограничению анализа лишь вербальными оценками поведения (обычно ответами на анкеты с “закрытыми” вопросами, подразумевающими лишь три — “да”, “нет”, “не знаю” — варианта ответов) без достаточного учета невербальных проявлений политического поведения. И это критическое замечание представляется справедливым. В нашем дальнейшем рассмотрении политической психологии мы будем исходить из прямо противоположного подхода, Главным в политической психологии является анализ невербального поведения людей.

Источник: http://uchebnik-online.com/49/3.html

Ссылка на основную публикацию